Перефразируя Льва Толстого, можно сказать, что каждая несчастная страна несчастлива по-своему.
  Испания единственная среди стран Западной Европы в VIII веке была почти целиком завоёвана мусульманами. Следующие семь веков, известные под названием реконкисты (отвоевания), христиане и мусульмане на Пиренейском полуострове жили бок о бок. Они воевали, но одновременно торговали, нередко дружили и, конечно, перенимали друг у друга привычки и обычаи. В январе 1492 года пало последнее исламское государство на Пиренейском полуострове — Гранадский эмират. А 12 октября того же года Христофор Колумб, генуэзец на службе испанского королевского дома, причалил к острову Сан-Сальвадор вблизи нового континента. Вслед за реконкистой сразу же началась конкиста — завоевание огромных населённых пространств в Южной и Центральной Америке.
  Так в обстановке многовековых войн сложилось Испанское королевство — со слабыми связями между регионами, с воинственным дворянством, с армией, постоянно вмешивавшейся в политическую жизнь, с рядом черт мусульманского образа жизни (к примеру, в Испании, единственной из европейских стран, женщины завешивали лицо), но крайне нетерпимое ко всем религиям, кроме католической. По словам исследователя Дж. Вудкока, в Испании «соседствовали консерватизм и революционность; традиционное общество с темпераментом, принимавшим в своих проявлениях крайние формы. Испанский народ был способен на вспышки насилия и проявление великодушия. Строжайшие нравы переплетались с крайней независимостью духа».
  Неудивительно, что борьба за самые прогрессивные, самые гуманные идеи в Испании неизменно выливалась в кровавые столкновения. Флаг Испанского королевства — золотой с ярко-красным — как нельзя лучше соответствовал национальному характеру испанцев и их обычаю вести дела.
  После 1815 года почти во всей Европе реальная власть принадлежала монархам — победителям Наполеона, объединившимся в Священный союз. Однако порождённое Великой французской революцией движение за ограничение королевской власти росло и крепло. Его радикальное крыло стремилось к установлению республики.
  Новые веяния не обошли стороной Испанию. И если в остальной Европе политическая и социальная борьба иногда выливалась в восстания (в 1830, 1848, 1871 годах), то в Испании народные восстания и армейские мятежи стали главными формами решения конфликтов. Как и у остальных европейских народов, у испанцев сильна «общественная жилка». Они легко объединяются, чтобы совместно отстаивать свои интересы и взгляды, но…
  В одном американском романе есть замечательное определение: «Политика — это умение договариваться с теми, кто тебе не нравится». Так вот, испанцы всегда умели договариваться только с единомышленниками. С противниками они предпочитали драться.
  В формально едином Испанском королевстве сохранялись внутренние таможни, государственные монополии и монополии ремесленных цехов. Католическая церковь владела обширными землями, и население платило ей десятину. Из-за того что земли крестьян несли феодальные повинности, их было трудно покупать и продавать. Этому мешал и дворянский майорат — система, при которой все земельные владения наследует старший сын. Сохранялось и право сеньора принуждать крестьян пользоваться его мельницей, кузницей, виноградным прессом и т. п., за что последние расплачивались продукцией или деньгами. Обычная картина для Средневековья, но в начале XIX века, после революционных бурь, изменивших Европу, она выглядела анахронизмом, от которого следовало поскорее избавиться.
  Другие проблемы были менее материальными, но не менее острыми. В Испании, как и во Франции, едва ли не главный водораздел проходил между сторонниками и противниками католической церкви. Церковь не только собирала десятину, она держала в руках систему образования, а приходские священники контролировали — прежде всего через женщин, и особенно в сельской местности — бытовую сторону жизни.
  Ещё одна важнейшая проблема — регионализм, доходящий до сепаратизма. Испанское государство, так же как, например, Франция, Германия или Россия, сложилось из множества феодальных владений. Но в России московские цари (особенно Иван Грозный) огнём и мечом уничтожали сепаратизм, стирая в порошок удельную знать, массами переселяя строптивых новгородцев. Во Франции местную знать долго приручали короли из династии Капетингов, а окончательно унифицировал страну лишь революционный террор в конце XVIII столетия. Германские земли объединились только после того, как идея о «великой Германии» вошла в плоть и кровь большинства немцев.
  В Испании же к местным обычаям относились, можно сказать, трепетно. В начале XIX века каждая провинция, город (а часто даже деревня) сохраняли особый юридический статус, определявшийся различными грамотами — фуэрос и форалами. В этих грамотах фиксировались привилегии жителей — например освобождение от тех или иных налогов, право избирать муниципалитет, запрет на въезд должностных лиц короля и т. п. В Каталонии и в Земле басков правовые особенности дополняли национальные, образуя взрывоопасную смесь.
  В сознании многих испанцев экономическая отсталость, устаревшие законы, местный сепаратизм справедливо связывались с неограниченной властью королей и засильем католической церкви.
  Когда Наполеона изгнали из Испании, то единственным общенациональным институтом (помимо королевской власти и церкви) оказалась армия. Собравшиеся под её давлением в Кадисе кортесы (парламент) приняли конституцию — крайне либеральную по тем временам, во всяком случае. Манифест 17 октября, подписанный русским царём Николаем II почти сто лет спустя, в 1905 году, был куда более скромным. Кадисская конституция провозглашала: «Суверенитет воплощается в нации, поэтому ей принадлежит исключительное право устанавливать свои основные законы». Она утверждала равенство граждан метрополии и колоний, сильно ограничивала королевскую власть и создавала национальную милицию. Правда, выборы кортесов были четырёхступенчатые, католичество объявлялось государственной религией, а все остальные религии запрещались.
  Такой компромисс не устраивал ни короля Фердинанда VII, ни радикальных либералов. Король постоянно нарушал конституцию, а либеральные офицеры, интеллигенты и предприниматели, собираясь в масонских ложах, обсуждали планы подготовки мятежа. Спустя несколько лет осмелевший король отказался признавать Кадисскую конституцию.
  1 января 1820 года в защиту конституции выступили воинские части полковника Рафаэля дель Риего, готовившиеся к отправке в Латинскую Америку для борьбы с повстанцами. Их поддержал популярный генерал Франсиско Мина. И уже в марте король был вынужден присягнуть на верность конституции и сформировать временную Хунту (Совет), которая стремительно повела Испанию по пути прогресса.
  Страну разделили на 52 провинции без учёта прежних феодальных границ. Упорядочили бюджет, упразднили майораты, восстановили ликвидированные королём муниципальные советы, ввели новый уголовный кодекс, воссоздали милицию. Инквизиция была запрещена, церковную десятину уменьшили вдвое, образование поставили под контроль светских властей, священников, проповедовавших восстание против безбожной власти, отправляли в ссылку. Генерал Франсиско Мина стал генералиссимусом испанской армии.
  А между тем сложности нарастали. Духовенство, решительно осуждавшее конституцию, отлучало от церкви либералов. Умеренные конституционалисты — модерадос — считали революцию законченной, а радикалы — экзальтадос — во главе с полковником Риего вели дело к установлению республики. И на выборах 1821 года радикалы получили большинство, а Риего стал президентом кортесов. В провинциях вовсю шла гражданская война: крестьяне дрались с милицией, милиция — с армией, различные вооружённые отряды — друг с другом.
  Французское королевское правительство, русский царь Александр I и австрийский канцлер Меттерних предлагали ввести в Испанию войска. Англичане, давно покончившие с абсолютизмом, не собирались тратить силы и средства ради тупого упрямства Фердинанда VII. Тем не менее конгресс Священного союза, состоявшийся в Вероне в октябре 1822 года, потребовал от испанцев изменить конституцию в сторону укрепления королевской власти.
  Испанцы ответили отказом. В январе 1823 года иностранные дипломаты покинули Мадрид, а 7 апреля французская армия пересекла границу Испании. Несмотря на героическое сопротивление армии генерала Мины в Каталонии и отрядов Риего в Андалусии, в сентябре 1823 года почти вся Испания оказалась во власти контрреволюционеров. Правда, участники революции получили амнистию. Однако Риего, признанный виновным в измене, 7 ноября был повешен в Мадриде.
  В Испании вновь утвердился абсолютизм, церкви вернули отнятые у неё земли. Но страна потеряла почти все колонии в Латинской Америке.

Фердинанд VII, не имевший сыновей, решил передать престол старшей дочери. Когда в 1833 году он умер, трёхлетнюю Изабеллу II провозгласили королевой — правила за неё мать, Мария Кристина. Младший брат Фердинанда, сорокадвухлетний Дон Карлос, племянницу-королеву не признал. Вокруг него под лозунгом «Бог, отчизна, король и фуэрос» сплотились защитники католичества и местной автономии — так называемые карлисты. Это, прежде всего, сельские жители Земли басков, Наварры и Каталонии. Сочувственно относились к Дон Карлосу монархи Австрии, Пруссии и России.
  Либеральные сторонники Марии Кристины — кристинос — контролировали государственный аппарат, почти всю армию и города. Их поддерживали Португалия, Великобритания и Франция, где с 1830 года правил король Луи Филипп — сторонник конституционной монархии.
  Гражданскую войну, растянувшуюся на семь лет, издаваемый в Эдинбурге журнал характеризовал следующим образом: «Кристинос и карлисты, жаждущие крови друг друга, со всем жестоким пылом гражданской борьбы, вдохновляемые памятью о годах взаимных оскорблений, жестокости и ошибок. Брат против брата, отец против сына; лучший друг обернулся худшим врагом; священники против своей паствы, родня против родни».
  После окончательной победы кристинос борьба между консерваторами, умеренными либералами и сторонниками дальнейших реформ (прогрессистами) переместилась на политическое поле. Правда, «политическое» в Испании не означало «мирное». Симпатии королевы (сперва Марии Кристины, а затем её подросшей дочери Изабеллы) естественным образом были на стороне консерваторов, но умеренные и прогрессисты имели прочные связи с амбициозными генералами — героями войн с Наполеоном и Дон Карлосом. Пока народ хранил спокойствие, королева лавировала между партиями, меняя правительства (с 1843 по 1868 год эта операция была проделана 33 раза!). Обстановка в стране периодически накалялась — тогда всюду возникали революционные хунты и к власти с боями прорывался наиболее удачливый генерал, возглавлявший либо умеренных, либо прогрессистов. Соответственно менялись конституция и политика властей: круг избирателей то расширялся, то сужался, права королевы и церкви сокращались либо увеличивались и т. д.
  Тринадцатилетнюю Изабеллу объявили совершеннолетней. Живая, общительная юная королева, любившая музыку, танцы и оперу, пользовалась любовью мадридцев. В шестнадцать лет её выдали замуж...
  Политиков Изабелла терпела как неизбежное зло. При ней главную роль играли три генерала — Франсиско Серрано (одно время он был близок с королевой), Рамон Нарваэс, а также Леопольдо О’Доннел, ставший новым лидером прогрессистов. Получив в очередной раз из рук королевы пост главы правительства, О’Доннел проводил либеральные реформы, а затем являлся Нарваэс, чтобы жёсткой рукой восстановить порядок.
  Между тем политический спектр в Испании, как и во всей Европе, смещался влево. Раньше большинство либералов не шли дальше ограничения королевской власти, теперь многие требовали установления республики.
  Однако требованиями республики дело уже не ограничивалось. На политической арене Европы появилась новая сила — социалисты.

Сегодня понятие «развитые страны Европы» подразумевает высокий уровень жизни и серьёзные социальные гарантии для всех слоёв населения. Двести лет назад дела обстояли иначе. В Средние века производство несельскохозяйственных товаров находилось в руках ремесленников, составлявших значительную часть населения. На рубеже XVIII—XIX веков на смену ручному труду пришла энергия пара. Мастера с высокой квалификацией, добытой годами ученичества, не выдерживая конкуренции с машинным производством, превращались в пролетариев. Совсем недавно они были сами себе хозяева. Теперь под строгим контролем надзирателей им приходилось отрабатывать установленные смены, за любые проступки их наказывали штрафами и при очередном сокращении производства выбрасывали на улицу.
  Заработная плата после окончания войны с Наполеоном (1815) постоянно падала, условия труда на фабриках были несравнимо хуже, чем в старых мастерских. Обнищание и рост смертности — почти повсеместные. Процитирую английского историка Эрика Хобсбаума: «Голод в Европе 1846—1848 гг. последовал за голодом в Ирландии. В Восточной и Западной Пруссии (1847 г.) треть населения не употребляла в пищу хлеб и ела только картофель. В германских промышленных районах в пуританских обнищавших рабочих посёлках мужчины и женщины сидели на брёвнах и на скамейках, у них почти не было занавесок или домашнего белья… населению иногда приходилось питаться картофелем и слабым кофе, а в голодные времена безработные научились есть горох и овсянку, которую им выдавали». (При взгляде из России, периодически переживавшей настоящий голод, жизнь на горохе и овсянке не выглядит пределом бедствий.)
  Обнищание работников в Европе стало тогда одной из самых обсуждаемых тем. Большинство экономистов считали, что ничего ненормального не происходит. Из 16 публикаций, появлявшихся в 1830-х годах в Германии по данной проблеме, в десяти авторы полагали, что обнищание и нехватка продовольствия не противоречат справедливости.
  Люди, выбитые из привычной жизни, не могли понять происходящего. Сначала они попытались физически сокрушить своего врага — машину. Вспомнили Неда Лудда — ткача-подмастерья из английского города Энтси, который в 1779 году, будучи высечен за лень, разломал ткацкий станок. Неизвестно, существовал ли этот Нед Лудд на самом деле, но движение луддитов, разрушавших шерстяные и хлопкообрабатывающие фабрики, быстро распространилось по всей Англии. Луддиты собирались по ночам на торфяниках за городом, занимались строевой подготовкой и устраивали манёвры. В разгар войны с наполеоновской Францией, в 1811—1812 годах, разгорелись настоящие бои с луддитами в графствах Ноттингемшир, Йоркшир и Ланкашир. За уничтожение машин в 1813 году казнили 17 человек, множество других отправили на каторгу в Австралию.
  Но машина победила. Пропасть между бедными и богатыми углублялась. В 1842 году баронесса Ротшильд на бал-маскарад надела бриллианты стоимостью полтора миллиона франков, а в это время в Рочдейле, по описанию современника, «2000 женщин и девушек прошли по улицам с пением гимнов — зрелище в высшей степени странное и поразительное; они были ужасно голодны, с жадностью поглощали ломоть хлеба, и даже если ломоть был покрыт грязью, его всё равно ели».
  Среди пролетариев крепла мысль: богачи жируют за их счёт. Ведь вся их роскошь создаётся на фабриках адским трудом полуголодных и нищих мужчин, женщин и детей. Признать труд предпринимателя, а тем более торговца или финансиста общественно полезным и необходимым пролетарии не могли и не хотели. К тому же реальные предприниматели были растворены в массе бездельников типа той же баронессы Ротшильд, выставлявших напоказ своё богатство.
  Привычка к совместной борьбе у европейских работников идёт со времён Средневековья — у них давно сложились союзы, общества, клубы. Но теперь этого казалось мало.
  Около 1815 года в английской литературе появилось понятие «рабочий класс», оттуда оно проникло во Францию. Те рабочие, которые при 12—14-часовом рабочем дне были ещё способны читать и думать, усваивали мысль, что класс наёмных рабочих — пролетариат — противостоит классу нанимателей-капиталистов. Хозяева предприятий в случае забастовки перебрасывали рабочую силу из других мест, в том числе из-за границы. Чтобы этому препятствовать, пролетариату нужны были не локальные, а универсальные объединения на национальном и межнациональном уровне.
  В начале 1834 года в Британии возник Великий национальный консолидированный профессиональный союз, провозгласивший, что главной и «конечной его задачей должно быть утверждение основных прав труда и человека». За несколько недель число членов союза достигло полумиллиона. Повсюду проходили поддержанные им забастовки. Власть ответила репрессиями. В Толпаддле, в графстве Дорсет, профсоюз сельскохозяйственных работников был объявлен «тайным обществом»; шестерых «зачинщиков» обвинили в принесении незаконной присяги и приговорили к высылке в Австралию на семь лет.
  В защиту «мучеников Толпаддла» были поданы тысячи петиций. Депутаты палаты общин постоянно обращались с запросами в правительство, проводились массовые митинги и манифестации при участии разных слоёв населения. В апреле 1834 года толпа от 40 до 100 тысяч человек прошествовала из Кинг-Кросса на лондонской окраине к зданию парламента и вручила для передачи королю Вильгельму IV петицию — огромный рулон бумаги с полумиллионом подписей. Но только летом 1837 года, вскоре после восшествия на престол 17-летней Виктории, петиция возымела действие, и толпаддлцы стали один за другим возвращаться из Австралии на родину.
  В Испании, более экономически отсталой, рабочее движение постепенно тоже начинало проявлять себя. В 1855 году прошла всеобщая стачка в ряде городов Каталонии. А через десять лет Антонио Гуссарт, издатель журнала «Эль Обреро» («Рабочий»), созывает в Барселоне конгресс рабочих ассоциаций, цель которого — создать федерацию.

Попытки создать в Великобритании единую профсоюзную организацию окончились неудачей. Рабочее движение в этой стране пошло по пути тред-юнионов — союзов в рамках одной профессии. Самый крупный из них (Объединённое общество механиков) насчитывал 11 тысяч человек. Около 1860 года несколько тредюнионов организовали неофициальный координационный центр — Джунту; в неё вошли представители от союза механиков и плотников, литейщиков и каменщиков, наконец, секретарь Совета лондонских союзов сапожник Джордж Оджер и немецкий эмигрант, член Союза коммунистов портной Иоганн Георг Эккариус.
  В качестве следующего шага само собой напрашивалось создание наднациональной, международной организации: капиталисты во время стачек нередко перебрасывали штрейкбрехеров из соседних стран, этому надо было противостоять. Уже в 1836 году в Париже при участии портного Вильгельма Вейтлинга возник Союз справедливых — организация немецких ремесленников-политэмигрантов, проповедовавшая всеобщее равенство на основе ограничения потребностей. Спустя десять лет к руководству Союзом приходят люди более молодые и имевшие систематическое образование — философ, сын юриста Карл Маркс и журналист, сын фабриканта Фридрих Энгельс. Название организации было изменено на Союз коммунистов, а прежний девиз «Все люди братья» — на «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
  Но, несмотря на лозунг, большинство членов Союза по-прежнему составляли интеллигенты и ремесленники-подмастерья, промышленных рабочих среди них почти не было. После того как европейские революции 1848 года потерпели поражение, в 1852 году в Кёльне состоялся судебный процесс над Союзом коммунистов. И по предложению Маркса Союз объявил о самороспуске. Лишь через десять лет был предпринят следующий, куда более масштабный шаг международного объединения рабочих.
  1 мая 1862 года в Лондоне открылась третья Всемирная промышленная выставка. Несмотря на депрессию — начавшаяся Гражданская война в США сократила поступление хлопка в Великобританию, из-за чего многие хлопчатобумажные фабрики были закрыты, — выставку посетили более 6 млн человек (напомню: население Лондона составляло тогда 2,8 млн). На церемонии вручения наград победителям 12 июня 1862 года присутствовали министры, государственные и общественные деятели, в том числе премьер-министр Великобритании лорд Пальмерстон и египетский паша. Но были на выставке и гости поскромнее. Французский император Луи Бонапарт и германские промышленники организовали поездку в Лондон французских и немецких рабочих лидеров, рассчитывая таким образом расширить их кругозор и приобщить к достижениям цивилизации. На выставке немцы и французы познакомились с британскими коллегами. На банкете, устроенном членами Джунты в честь иностранных гостей, много говорилось о необходимости объединить усилия и вместе откликаться на крупные международные события.
  Прошло два года. И 28 сентября 1864 года в центре Лондона, в здании Сент-Мартинз-Холла, состоялся митинг в поддержку польских борцов за независимость. Присутствовали делегаты из Франции, Германии, Италии и Польши. Ораторы дружно ругали русский царизм, призывали к солидарности и сплочению против преступной политики европейских правительств. Хор немецких рабочих исполнил песню, англичанин Оджер зачитал адрес к французским братьям, француз Толен выступил с ответным. После этого другой француз, Ле Любез, огласил проект создания международной рабочей организации с центром в Лондоне. Отчёт, помещённый социалистической газетой «Улей», называл состав оргкомитета, в который вошёл и доктор Карл Маркс из Германии. Первый конгресс новой организации решено было провести в Брюсселе.
  Так возникло Международное товарищество рабочих — Интернационал. Высшим его органом стал конгресс, а между конгрессами — Центральный комитет (в 1866 году переименованный в Генеральный совет), из состава которого избирались председатель, секретарь, казначей и секретари-корреспонденты для различных стран. В частности, К. Маркс был секретарём-корреспондентом для Германии, а с марта 1870 года — и для России.
  Одна за другой появлялись секции Интернационала во Франции, в Германии, Италии, Испании, Швейцарии. Они помогали стачечникам деньгами, противодействовали переброске штрейкбрехеров. Но между ними не было единства по главному вопросу: каким путём, с помощью каких действий рабочий класс может добиться улучшения своего положения? Вариантов ответа на этот вопрос было три.
  Первый сложился стихийно, без всякого анализа и теоретических выкладок: создание профсоюзов и борьба с хозяевами за повышение заработной платы, улучшение условий труда, социальные гарантии. Этот путь «мелких шажков» (хотя он требовал участия больших масс людей и умелой организаторской работы, сочетающей смелость с тактической гибкостью) наиболее успешно осваивали британские рабочие.
  Два других варианта носили более радикальный характер: рабочим предлагалось добиваться полного переустройства общества на социалистической основе. Само понятие «социализм» возникло в 1820-х годах в Великобритании, однако различные теоретики вкладывали в него очень разное содержание.
  Во Франции, в Италии, Испании, во французских и итальянских кантонах Швейцарии популярностью пользовалось учение французского мыслителя Пьера Жозефа Прудона (1809–1865). Главным угнетателем он считал государство. А оно, по его мнению, противоречит самой природе человека, стесняя свободу личности. Революции только усиливают тиранию, поскольку их лидеры стремятся к централизации власти. Надо перестроить общество на основе мютюэлизма, то есть добровольного сотрудничества его членов. Правосудие, финансы, образование, даже оборону страны следует передать местным общинам (во Франции они именуются коммунами, поэтому и всё учение часто называют коммунализмом).
  Опираясь на Евангелие, Прудон призывал уравнять людей не только перед законом, но и экономически. Частная собственность — элемент свободы, а вот нетрудовая собственность — это кража. Нетрудовые доходы порождают деньги, которые и следует отменить. И тогда независимые ремесленники, крестьяне, кооперативы будут напрямую обмениваться продуктами. А управлять заводами и другими большими производствами должны ассоциации рабочих. Чтобы им был доступен беспроцентный кредит, надо создать народные банки. (Сам Прудон пытался организовать такой банк, но потерпел неудачу.)
  Прямо противоположный вариант пролетарской стратегии предложили в 1848 году Карл Маркс и Фридрих Энгельс (первому было 29 лет, второму — 27). В Мани- фесте коммунистической партии, написанном ими для Союза коммунистов, именно государство предстаёт в роли спасителя рабочего класса. Капиталистическое производство, основанное на найме рабочих, присваивает результаты их труда. Зажатый рамками этого экономического устройства рабочий класс может лишь торговаться с хозяевами об условиях продажи своей рабочей силы. Никакие частные действия, в том числе и рабочие ассоциации (по Прудону), этого положения не изменят. Задача рабочего класса — национализировать все крупные финансовые, торговые и производственные компании и предприятия, то есть передать их в руки государства.
  Борьба между анархическим и государственническим вариантами социализма проходит через всю последующую историю. В XX веке более или менее «по Прудону» пытались выстроить общественные отношения в Социалистической Федеративной Республике Югославии (правда, до отмены денег там дело так и не дошло). А по Марксу — Энгельсу строили социализм в СССР, Китае и в остальном «социалистическом лагере».

Не только цели борьбы понимали по разному участники пролетарского движения — и рабочие и интеллектуалы. они расходились и в способах их достижения. В Британии, например, многие не одобряли забастовки, предпочитая отстаивать интересы рабочих через либеральных политиков. Другие главным средством борьбы считали заговоры и мятежи, организованные небольшими группами революционеров. Самым известным сторонником таких радикальных мер был сын тверского помещика Михаил Александрович Бакунин (1814—1876). Как личность он представлял полную противоположность англичанам и немцам, стоявшим у руководства Интернационалом. «Я привык лгать, — объяснял он в одном из писем, — потому что искусная ложь в нашем юнкерском обществе (то есть в юнкерском училище, где воспитывался Бакунин) не только не считалась пороком, но единогласно одобрялась».
  Привычку лгать и изворачиваться он сохранил на всю жизнь. Цель для него всегда оправдывала средства. Покинув в 1840 году Россию, он занялся организацией революции в Европе. Немцев (от Бисмарка до Маркса) Бакунин не без оснований считал государственниками, следовательно, для революции людьми бесполезными. Ставку он делал на анархистские склонности славян и романских народов: именно им предстояло совершить социальную революцию, разрушить централизованные государства и заменить их свободной федерацией коммунистических общин. Для этого нужна была «пропаганда фактами» — постоянные восстания, мятежи, аграрные волнения и т. п., чем Бакунин и занимался
  Он участвовал в работе демократической Лиги мира и свободы, но быстро понял, что от неё мало проку, и в 1868 году основал в Женеве Международный альянс социалистической демократии. Это была открытая организация, которой изнутри руководило тайное общество «интернациональных братьев» во главе с Бакуниным, наделённым диктаторскими полномочиями. Бакунин попытался объявить альянс частью Интернационала, однако Генсовет в этом ему отказал. В марте 1869 года альянс объявил о самороспуске, но фактически был просто переименован в женевскую секцию Интернационала.
  В Интернационале бакунисты повели атаку на Генсовет, обвинив его в авторитаризме и превышении полномочий. И не без успеха. На IV конгрессе Интернационала в Базеле (сентябрь 1869-го) почти две трети делегатов голосовали за резолюции бакунистов, около трети оказались сторонниками Маркса и лишь 6 процентов отстаивали прудоновский мютюэлизм.

Влияние русского революционера Бакунина сильнее всего ощущалось в Испании… Но обо всём по порядку
  Королева Изабелла II всегда была популярна. И когда в возрасте трёх лет её посадили на престол, и когда в шестнадцать выдали замуж за дурачка-принца, и когда муж с ней разъехался из-за её отношений с генералом Серрано, и когда Нарваэс ушёл в отставку в знак протеста против её мотовства… Так шли годы, десятилетия… Проблемы копились, а Изабелла вела себя по-прежнему. Нет, она не стала хуже — она просто надоела своим подданным.
  В 1865 году в Мадриде прошли студенческие демонстрации в защиту профессора Кастелара, покритиковавшего королеву за привычку запускать руку в государственную казну. Дело дошло до баррикадных боёв, причём столичный муниципалитет принял сторону мятежников. Каталонию, Арагон и Валенсию охватили крестьянские восстания. После того как один за другим скончались генералы О’Доннелл и Нарваэс, весь юг Испании в считанные дни охватила революция, которую возглавили либеральные генералы. И 30 сентября 1868 года временная правительственная хунта отстранила династию Бурбонов от испанского престола. Изабелла с толпой приближённых удалилась во Францию. Началось так называемое революционное шестилетие.
  Династия сменилась, но приглашённый на престол савойский принц Амадей подвергался атакам и справа и слева. Внук мятежного Дон Карлоса, известный как Дон Карлос-младший, объявил себя королём Карлом VII и в короткое время собрал довольно крупную армию в Стране Басков и Наварре. Началась так называемая Вторая карлистская война. Модерадос и прогрессистов теснили республиканцы; одна их часть — унионисты — выступала за централизованное государство, другая — федералисты — за федерацию автономных общин.
  Социалисты и особенно анархисты также ориентировались на федерализм. Центральной фигурой испанского анархо-федерализма стал Франсиско Пи-и-Маргаль — каталонец, отлучённый от церкви, исследователь и переводчик Прудона, автор книги «Реакция и революция». Однако расти и шириться анархистское движение начало лишь после свержения Бурбонов, когда соратник Бакунина итальянский революционер Джузеппе Фанелли основал в Испании несколько секций альянса, действовавшего под маркой Интернационала. Подпольная Испанская федерация Интернационала (ИФИ) насчитывала около 15 тысяч членов.
  Итак, Интернационал закреплялся в Испании через альянс социальной демократии. Для испанцев такое сочетание тайных и открытых обществ было явлением естественным: альянс они считали тайной организацией, которая руководит Интернационалом изнутри. (Это было верно только отчасти, альянс лишь пытался руководить Интернационалом.) Поэтому на первых порах разница между членами Интернационала, входящими и не входящими в альянс, никак не проявлялась. Но по мере того как в Интернационале развивался конфликт между марксистами и анархистами, в ИФИ тоже начались свары. А поскольку испанцы редко ограничивались словесными дискуссиями, дело дошло до попыток физической расправы бакунистов с редакторами марксистской газеты «Эмансипасьон». Бакунисты основали свою газету «Конденадо» («Отверженный»), пропагандировавшую атеизм, анархию и коллективизм.
  Обстановка в стране между тем накалялась. Марксисты призывали рабочих не голосовать за «буржуазных» республиканцев. Бакунисты, надеявшиеся с помощью республиканцев провести во власть своих людей, заявляли, что марксисты продались либералам. В 1871 году барселонская секция Интернационала сообщала в Генсовет, что на провинциальных выборах прошли только пять кандидатов от монархистов и девять республиканцев, в том числе два члена Интернационала, и что после выборов в кортесы неизбежна революция. В тот момент она, правда, не началась.
  Вскоре королю Амадею наскучило править неуправляемой страной, и 11 февраля 1873 года он отрёкся от престола. События развивались с калейдоскопической быстротой. Уже в день отречения короля кортесы провозгласили Испанию республикой, избрав президентом республиканца-униониста Фигераса. Но договориться о проекте новой конституции гордые кабальеро так и не смогли, и в июне Фигерас бежал во Францию. Последовали выборы в кортесы, принёсшие победу федералистам. Президентом стал харизматичный Пи-и-Маргаль. Он обещал дать автономию регионам, ограничить власть церкви и раздать крестьянам необработанные помещичьи земли. Говоря о перспективах революции, он заявил: «Я буду изменять власть до полной её ликвидации».
  Однако изменять ничего не пришлось — власти, по сути, и так уже не было. На севере ширилось карлистское движение, большинство южных городов провозгласили себя свободными кантонами. Повсюду возникали Комитеты общественной безопасности. Церкви закрывались, богатых обкладывали налогами. ИФИ объявила, что отрицает политическую деятельность, и предоставила своим членам полную свободу. Теперь в качестве «автономных личностей» они участвовали в восстаниях и в Комитетах общественной безопасности, организовывали акции протеста в городах и деревнях.
  Так, в Алькое в Валенсии сразу после провозглашения республики рабочие бумагоделательных фабрик под руководством учителя-анархиста Альбарасина объявили стачку с требованием ввести 8-часовой рабочий день. Когда полиция открыла огонь по демонстрантам, рабочие во главе с Альбарасином, восседавшим на белом коне, убив с дюжину полицейских, установили контроль над городом. Мэра они расстреляли, подожгли несколько богатых домов и продефилировали по улицам, держа в руках головы поверженных врагов. ИФИ отмежевалась от алькойских событий, но влияние её росло. На Женевском конгрессе Интернационала (1873) испанские делегаты утверждали, что представляют 300 тысяч членов, хотя, по более объективным оценкам, их было от 50 до 70 тысяч.
  Наконец временное правительство решило направить на юг войска. Пи-и- Маргаль, будучи противником насильственных действий, подал в отставку. Его преемник тоже не смог справиться с ситуацией, и 9 сентября президентом был избран Эмилио Кастелар. Новый глава государства попытался «склеить» распадающуюся страну. Он прекратил гонения на церковь, резко сократил армию, одновременно пополнив её добровольцами и милицией, призвал на помощь отставных генералов и развернул воинские операции против федералистов на юге и карлистов на севере.
  Федералистам в кортесах всё это очень не понравилось, и они пригрозили на следующей сессии отстранить Кастелара. Генерал Мануэль Павиа предложил президенту разогнать буйных парламентариев, тот отказался. На первом же заседании кортесов 2 января 1874 года Кастелара и в самом деле сместили с поста президента, но на следующее утро войска Павиа заняли Мадрид и разогнали кортесы. Президентом стал маршал Франсиско Серрано. С анархистами, неспособными к совместным действиям, он справился легко, но в Наварре и Басконии дела обстояли серьёзнее. Армия Дон Карлоса насчитывала 80 тысяч человек (военным советником в ней некоторое время состоял знаменитый русский генерал М. Д. Скобелев). Карлисты разрушали железные дороги, убивали пленных, жгли дома, вторгались в соседние провинции.
  В конце концов генералы пришли к выводу, что эксперимент с республикой пора заканчивать. Требовалось лишь подыскать подходящего кандидата на престол. От Дон Карлоса слишком веяло средневековьем, поэтому генералы сошлись на семнадцатилетнем Альфонсе, сыне Изабеллы. В канун нового, 1874 года командующие республиканскими армиями один за другим объявили себя приверженцами Альфонса, и 14 января в Мадриде он был провозглашён королём под именем Альфонса XII.
  Новая власть сумела быстро договориться с либералами и республиканцами. Разбитый Дон Карлос покинул Испанию. Его приверженцев амнистировали, а баскские провинции и Наварра, служившие главной опорой карлистов, были наказаны лишением привилегий.
  На некоторое время Испания получила передышку.

То, что отсталая Испания одной из первых пошла на смелый эксперимент — передачу власти в руки народа (слово «республика» означает именно «дело народа»), не было случайностью. Немецкий исследователь Хельмут-Гюнтер Дамс по этому поводу пишет: «Для характеристики испанцев имеется немало выразительных свидетельств. Рамон Менендес Пидаль отмечал хладнокровие, душевное спокойствие испанцев, их стойкое безразличие к материальным благам, способность ограничиваться лишь жизненно необходимым. Но в то же время указывал на ошеломляющие перепады настроений: братские чувства сменяются дикой ненавистью, религиозный пыл — сомнениями, разъедающими веру… <Иные> отмечали несколько противоречивый образ мыслей своих земляков, которые почти не допускают переходных ситуаций, промежуточных состояний и компромиссов, тем не менее позволяют внезапно увлечь себя на чью-либо сторону».
  Результаты республиканского эксперимента, как мы видели, оказались плачевными: страна фактически распалась. Генералы, вернувшие на престол династию Бурбонов в лице Альфонса XII, отвергли идею верховного суверенитета народа, провозглашённую французской и американской революциями. Конституция 1876 года поделила власть между королём, правительством и частично выборным двухпалатным парламентом — кортесами (депутатов нижней палаты избирало население, но из-за высокого имущественного ценза в выборах могли участвовать лишь около 6 процентов населения).
  Монарх, чья персона была объявлена «священной и неприкосновенной», обладал правом законодательной инициативы, назначал и распускал правительство, объявлял выборы, назначал часть сенаторов, являлся верховным главнокомандующим вооружёнными силами и определял внешнюю политику. При этом он, однако, был обязан подчиняться решениям кортесов и содействовать исполнению правительственных декретов. И всё же уступки, сделанные королём народу, были значительнее тех, на которые русский царь решился в 1905 году в Манифесте 17 октября.
  Испания оставалась бедной и отсталой страной. Из 17 млн жителей 12 млн были неграмотны и более половины не имели определённых занятий. Отдавать работе столько же времени и сил, сколько отдавали немцы, англичане, американцы и отчасти французы, испанцы не хотели и не умели. Зато они были очень религиозны: в стране насчитывалось почти 40 тысяч церквей и около 5 тысяч монастырей и 80 процентов школьного образования находилось в руках церковников.
  В правление Альфонса XII на Испанию обрушились новые беды — разрушительные землетрясения, эпидемия холеры. Страну разъедал революционный терроризм.
  Первый Интернационал к этому времени распался из-за раздоров между марксистами и анархистами, но в Европе одна за другой возникали социал-демократические партии марксистского толка (в Испании такую партию основал в 1879 году Пабло Иглесиас, один из редакторов «Эмансипасьон»). Через десять лет эти партии учредили II Интернационал — аморфную организацию, главным достижением которой стало учреждение дня солидарности пролетариата 1-е Мая (1889 год) и женского дня 8-е Марта (1910-й).
  Успехи анархизма в европейских масштабах были куда скромнее. Единственной страной, где анархистское движение охватило широкие массы, стала Испания. Видимо, идеи анархизма оказались созвучными испанской душе с её глубоким индивидуализмом, импульсивностью, нетерпеливостью и склонностью решать проблемы путём насилия. Дважды анархисты покушались на жизнь Альфонса XII. За покушениями следовали репрессии против анархистов, за репрессиями — стачки и поджоги поместий...
  После того как правительство узаконило рабочие объединения, часть анархистов — анархо-синдикалисты — сосредоточилась на профсоюзной работе. Анархо-коммунисты, отвергавшие законные методы борьбы, в том числе и профсоюзные, обвинили анархо-синдикалистских вождей в измене делу революции и грозили их перебить (впрочем, угроза не была исполнена).

Альфонс XII скончался от туберкулёза 25 ноября 1885 года, не дожив трёх дней до 28-летия. Его вторая жена, Мария Кристина, была беременна и вскоре родила сына, провозглашённого королём под именем Альфонса XIII при регентстве матери.
  Реставрацию Бурбонов подготовил известный испанский политик Антонио Кановас дель Кастильо, идеалом для которого была двухпартийная политическая система Великобритании. Накануне смерти короля Кановас, возглавивший консервативную партию, и лидер либералов Прахедес Сагаста договорились руководить страной попеременно.
  Имитация двухпартийной демократической системы выглядела следующим образом. Король поручал лидеру одной из двух партий — консервативной Кановаса или либеральной Сагасты — сформировать правительство. Получив доступ к рычагам управления, партия объявляла выборы, на которых неизменно побеждала. Достигался такой результат путём закулисных сговоров с «уважаемыми людьми» в провинциях, которые с помощью послушного суда, полиции и экономического влияния контролировали окрестное население.
  Таких воротил называли касиками (у индейцев Антильских островов это слово обозначало деревенского вождя). Касик обеспечивал правящей партии нужные результаты выборов, за что получал некие привилегии, а главное — возможность и дальше хозяйничать в округе. Другим партиям нечего было и мечтать о победе на выборах. Даже введение суда присяжных (1887) и всеобщего избирательного права (1890) ничего не изменило. Политический расклад не зависел от реальной популярности партии: сегодня она получала большинство на выборах, а завтра люди, которые за неё проголосовали, брались за вилы и шли громить тех её представителей, до которых могли дотянуться.
  Естественным порождением такого механизма власти была коррупция. Жалованье чиновникам платили нерегулярно, при смене министерства многие из них вообще лишались мест, поэтому они спешили набивать карман как можно больше и быстрее. Постоянные политические скандалы с финансовой подоплёкой вызывали негодование населения. Страна балансировала между угрозой народных восстаний и попытками военного мятежа. По всей Испании гремели взрывы бомб (правда, обычно не наносящие вреда людям и их имуществу), на улицах городов агенты властей и анархистские боевики охотились друг за другом, в сельской местности крестьяне то тут, то там резали местное начальство и лавочников.
  Потом начались восстания на подвластных Испании Кубе и Филиппинах. Испанская армия несла огромные потери — больше, правда, от тропической лихорадки, чем от боевых действий. 8 августа 1897 года Кановас, в очередной раз занимавший пост премьер-министра, был убит анархистом Мишелем Анжиолило. На суде террорист заявил, что чувствует необоримую ненависть к государственному деятелю, управляющему посредством террора и пыток, к министру, посылающему на бойню тысячи и тысячи солдат и разоряющему поборами народ, который мог бы быть счастливым в своей стране, и он против этого наследника Калигул и Неронов, преемника Торквемады, против этого чудовища — Кановаса. «Я счастлив и горжусь тем, что избавил от него землю».
  На деле Кановас ничем не напоминал Калигулу и Торквемаду. Но многие народы искренне верят, что «быть счастливым в своей стране» им мешает начальство. Ведь в противном случае им пришлось бы признать, что никакие политические перемены и реформы не в состоянии компенсировать отсутствие трудолюбия, честности и способности к диалогу.
  Анжиолило был казнён. А Сагаста, сформировавший новое правительство, неосмотрительно объявил войну США. В течение года испанские армия и флот были наголову разбиты. Поражение и потеря последних крупных колоний — Кубы, Филиппин, Гуама и Пуэрто-Рико — вызвали шок и попытки осмыслить причины катастрофы. В среде интеллектуалов «поколения 1898 года» возникло движение регенерационизма, обновленчества. Призывы к модернизации раздавались из рядов политиков самых разных направлений, но пути достижения этой цели они представляли совершенно по-разному.
  В мае 1902 года достигший совершеннолетия Альфонс XIII был провозглашён королём Испании. В день вступления на престол он записал в дневнике: «В этом году мне предстоит взять на себя управление государством. С учётом того, как обстоят дела, — это чрезвычайно ответственная задача. От меня будет зависеть, сохранится ли в Испании монархия Бурбонов, или же ей на смену придёт республика».
  Двухпартийная система в испанском варианте не только мешала жизненно необходимой модернизации — она не могла долее обеспечить элементарную стабильность. «Официальные» партии дробились на враждующие фракции, правительства менялись чаще, чем в самых разнузданных демократиях. Авторитет политиков падал. Но росло влияние руководителей армии и флота: в небольшой испанской армии насчитывалось 600 генералов, на флоте — 200 адмиралов. Военные школы бесперебойно выпускали офицеров, которым часто не находилось офицерских должностей.
  Жилось офицерам нелегко: служба в колониях с плохим климатом, частые войны, жалованье небольшое, да и его часто задерживали (в расчёте на душу населения Испания тратила на оборону в шесть раз меньше Великобритании и в три раза меньше Франции). Тем не менее военная служба считалась престижной: офицеры нравились девушкам, в угоду армии велись колониальные войны, периодически проводились общие повышения в чинах. В военных кругах крепло убеждение, что наряду с монархией и церковью они являются оплотом территориальной целостности и политической стабильности Испании.
  Очень болезненно военные воспринимали нападки на проигравших войну с США армию и флот. В ноябре 1905 года группа офицеров разгромила редакцию каталонской газеты, поместившей серию статей и карикатур, направленных против вооружённых сил. Это вроде бы мелкое происшествие привело к падению кабинета министров. Новое правительство (причём либеральное!) приняло беспрецедентный закон: обвиняемых в преступлениях против родины или армии судили военным трибуналам.

Начало XX века. В Испании — террор, стачки, аграрные бунты и затяжная война с марокканскими племенами. Кульминацией неурядиц становится в июле 1909 года «трагическая неделя» в Барселоне. Тогда, по свидетельству известного испаниста Хью С. Томаса, «были преданы огню сорок восемь церквей и других религиозных учреждений; пьяные рабочие устраивали на улицах ритуальные танцы с извлечёнными из могил трупами монахинь». На волне этой вакханалии возникает мощная анархо-синдикалистская Национальная конфедерация труда — назовём её НКТ (по-испански — СNТ). Её роль в последующей истории Испании весьма значительна.
  Нейтралитет в Первой мировой войне не уберёг Испанию от бурь. В августе 1917 года разразилась всеобщая забастовка, при подавлении которой погибло около ста человек. Её руководителей — социалистов Xулиана Бестейро и Франсиско Ларго Кабальеро — приговорили к пожизненному заключению… Но как только их избрали депутатами кортесов, они были освобождены. Анархисты, объединившиеся в группу «Солидарные», организовали убийство кардинала Сольдевиллы, «экспроприировали» банк в Хихоне и попытались убить короля Альфонса XIII. Любопытный штрих: оказавшись в эмиграции, один из анархистов, а именно Дуррути, познакомился в Париже с Нестором Махно.
  В июле 1921 года испанцы были наголову разбиты в Марокко, под Анвалом, потеряв убитыми 12 тысяч человек. Разгневанная общественность и депутаты кортесов активно начали поиск виноватых — обвиняли даже короля, будто бы давшего неудачный совет генералу. Кортесы ждали от правительственной комиссии доклад о причинах провалов в Марокко. Однако доклад так и не появился: 13—15 сентября 1923 года генерал-капитан Каталонии Мигель Примо де Ривера совершил — с молчаливого согласия короля — государственный переворот. Ввёл военное положение, распустил политические партии, приравнял агитацию за автономию провин- ций к государственной измене, объявил о намерении оздоровить экономику, покончить с анархией и коррупцией. Усталая страна приняла переворот равнодушно.
  В конце XIX века известный политический деятель Антонио Кановас пытался «пересадить» на испанскую почву политическую систему Великобритании. А вот в 1920-е годы в моду вошли новые политические модели, предполагавшие резкое усиление роли государства: советская (СССР) и фашистская (Италия). Безбожный русский коммунизм, разжигавший классовую борьбу и полностью упразднивший частную собственность, для Примо де Риверы выглядел воплощением зла. Куда больше его привлекала итальянская модель с её гипертрофированным национализмом и сотрудничеством классов. В Испании, однако, массового фашистского движения не было, и Примо де Ривере пришлось создавать желаемое устройство «сверху». На смену расколотому обществу должен был прийти «испанский корпоративизм», объединяющий предпринимателей, служащих и рабочих. Органы власти формировались делегатами от ассоциаций. Производственную сферу — государственные монополии и систему общественных работ — правительство регулировало через Министерство национальной экономики.
  Левые силы отнеслись к диктатуре по разному. Часть Испанской социалистической рабочей партии — ИСРП (к ней примыкал Всеобщий союз трудящихся — ВСТ (UGT) — во главе с Индалесио Прието) отвергла сотрудничество с режимом. Другая её часть, руководимая Ларго Кабальеро, приняла участие в построении корпоративного государства. Анархистская национальная конфедерация труда проявила крайнюю враждебность к диктатуре и подверглась репрессиям. В 1927 году в Валенсии создаётся тайная Федерация анархистов Иберии — ФАИ, ставшая боевым крылом НКТ. Из-за близости этих организаций их именуют НКТ—ФАИ.
  Промежуточное положение занимали коммунистические партии. В 1919 году радикальные марксисты, отколовшиеся от социал-демократов, создали III Интернационал (Коммунистический), обычно именуемый Коминтерном. Вдохновлённые победой русских большевиков, они пришли к выводу, что за мировой войной неизбежно и скоро последует мировая социалистическая революция. Нужно лишь всюду создавать партии по образцу победоносной ленинской РКП(б). Появилось «21-е условие» приёма в Коминтерн. Оно требовало от вступающих твёрдо держать курс на диктатуру пролетариата, отказавшись от любого сотрудничества с «социалреформистами».
  В Коминтерне устанавливалась железная дисциплина. Так, к примеру, 16-е условие делало постановления съездов Коминтерна и его Исполкома (ИККИ) обязательными для исполнения, а 21-е гласило: «Члены партии, отвергающие обязательства и тезисы Коминтерна, должны быть исключены».
  В Испании образовались первоначально две компартии: одна — на базе Федерации социалистической молодёжи, другая — из левых социалистов, порвавших со своей партией. Именно поэтому на III конгрессе Коминтерна (лето 1921 года) присутствовали две испанские делегации. Однако уже осенью того же года обе партии объединились в Коммунистическую партию Испании — КПИ. Её численность едва достигала 5000 человек, и тем не менее она тут же взялась за подготовку вооружённого восстания (оно, впрочем, так и не состоялось). Компартия была настолько слаба, что Примо де Ривера даже не стал её запрещать, ограничившись реквизицией типографского оборудования, закупленного на деньги Коминтерна (впрочем, Коминтерн — а это значит в основном СССР — оплачивал чуть ли не все расходы КПИ, вплоть до почтовых).
  Реальную борьбу с испанской диктатурой вели лишь анархисты. На их делегацию, посетившую Советскую Россию, увиденное там произвело огромное впечатление. Генеральный секретарь НКТ, молодой каталонский журналист Андреу Нин, остался в Москве. Хоакин Маурин и Хиларио Арландис, вернувшись на родину, попытались уговорить товарищей принять «21-е условие», но анархистам претил коминтерновский централизм и господство партии над профсоюзами. По мере того как большевистский режим Страны Советов быстро бюрократизировался, Маурин, Нин и их единомышленники разочаровывались в нём.
  В ноябре 1924 года исполком коммунистической партии выступил с резкими нападками на Примо де Риверу — за этим последовал арест Маурина. Тогда Коминтерн, не мудрствуя лукаво, просто назначил очередной исполком. В бушевавших в те годы партийных дискуссиях он поддерживал Троцкого. Но стоило тому потерпеть поражение, как исполком КПИ перешёл на сторону Сталина и принялся «большевизировать» свою партию, изгоняя из её рядов несогласных. Не случайно Маурин назвал их тогда «диктаторами-шавками, опьянёнными властью».
  VI конгресс Коминтерна (лето 1928-го) пришёл к выводу: коммунистическое движение, пережив периоды революционного подъёма и спада, вступает в период мирового кризиса капитализма и решающих боёв за установление диктатуры пролетариата. Надо сказать, рыночная экономика с её периодическими спадами не раз давала повод для рассуждений о «крахе капитализма». В 1920-х годах удорожание фунта стерлингов привело к падению зарплаты в Великобритании, вызвав всеобщую забастовку 6 мая 1926 года (этот эпизод красочно описан в романе Голсуорси «Сага о Форсайтах»).
  Осенью 1929 года началась Великая депрессия, охватившая все страны с рыночной экономикой. Лидеры Коминтерна увидели в происходящем ещё одно доказательство своей правоты. Было признано, что капиталисты обязательно используют фашизм как последнее средство спасения. При этом в фашисты чохом были зачислены не только, к примеру, сторонники Гитлера, но вообще все «буржуазные» (то есть не коммунистические) партии. Кроме того, наиболее вредными пособниками фашизма были объявлены социал-демократы, мешавшие революции своей борьбой за реформы. Ещё в 1924 году известный большевик глава Коминтерна Григорий Зиновьев объявил социал-демократию «крылом фашизма», а Иосиф Сталин в журнале «Большевик» утверждал: «Социал-демократия есть объективно умеренное крыло фашизма… Эти организации не отрицают, а дополняют друг друга. Это не антиподы, а близнецы».
  В коминтерновской пропаганде утвердился термин «социал-фашизм». Борьба с ним объявлена главной задачей компартий, а любое сотрудничество — предательством. Враждебность подогревалась тем, что за коммунистами шли в основном безработные и обычно малоквалифицированные рабочие (в Германии они составляли 80% членов компартии, в Испании — более половины), а за социал-демократами — рабочие высокой квалификации, сохранившие свои трудовые места даже в условиях кризиса. В 1929 году по приказу социал-демократического правительства Пруссии была расстреляна майская коммунистическая демонстрация в Берлине, после чего тамошние коммунисты совместно с нацистами попытались свалить правительство социал-демократов.

Испания легко приняла ограничение гражданских свобод — во имя спокойствия, борьбы с коррупцией и быстрой победы в Марокко. Однако диктатура не достигла заявленных целей. Правда, Марокко с помощью французов удалось утихомирить, но коррупция процветала, Каталония бурлила, в других провинциях участились забастовки рабочих и студенческие протесты. Кризис 1929 года окончательно похоронил авторитет диктатора Примо де Ривера. Утратив поддержку гарнизонов, он в январе 1930 года подал королю прошение об отставке, которая тут же была принята.
  Падение диктатуры коммунисты, как ни странно, проигнорировали: «Ничего не произошло». Один из главных кураторов европейских компартий Дмитрий Мануильский назвал испанские события «незначительными». В декабре 1930 года в Испании прошли массовые выступления с требованиями установить республику и расстрелять генерала Эмилио Молу — директора службы безопасности, создателя штурмовой гвардии. Коммунистическая партия Испании (а она в это время насчитывала, по разным оценкам, всего лишь от 120 до 3000 членов) не влияла да и не могла влиять на ход событий. И тем не менее газета «Правда» 17 декабря уверяла читателей, что пролетариат в Испании «всё быстрее усваивает программу и лозунги испанской компартии» и уже «осознал свою роль гегемона в революции».
  В апреле 1931 года 70% избирателей проголосовали на муниципальных выборах за республиканцев и социалистов. Король Альфонс XIII заявил, что не может править, не опираясь на любовь народа, и отбыл во Францию. И с 14 апреля Испания во второй раз стала республикой: июньские выборы в кортесы вновь принесли победу республиканцам и социалистам. В новом правительстве пост министра труда занял Ларго Кабальеро. Новая конституция провозгласила всеобщее равенство. Но больно задела католиков: священникам перестали выплачивать пособия, религиозные ордена обязали регистрироваться и представлять декларации о доходах, а те из них, где требовали дополнительные обеты помимо трёх канонических — целомудрие, бедность, послушание, — подлежали роспуску. (Эта мера была направлена конкретно против иезуитов, присягавших на верность папе.) На церковные праздничные шествия надо было получать разрешение властей, а духовные начальные школы предполагалось закрыть до конца 1933 года.
  Большинство испанцев редко посещали церковь, но религиозные чувства в стране были ещё сильны, особенно среди женщин, а в Стране Басков церковные обряды поголовно соблюдало всё население. Даже либеральная пресса осудила столь жёсткие меры властей против церкви. Но премьер-министр Мануэль Асанья — сам воспитанник монахов-августинцев — заявил в кортесах: «Не говорите мне, что это противоречит свободе; речь идёт об общественном здоровье».
  Посягательства на права церкви, расширение автономии Каталонии и баскских провинций озлобили бóльшую часть офицеров, считавших атеизм, сепаратизм, социализм, анархизм и масонство явлениями «неиспанскими». Присягу «Хранить независимость страны и защищать её от врагов, внешних и внутренних» они ставили выше клятвы на верность республике. А тут ещё Асанья, который был одновременно военным министром, взялся сокращать армию, объявив, что собирается «растереть в порошок» военную касту.
  До поры до времени военные сдерживали эмоции. Но анархисты, отвечая на притеснения властей, убивали гражданских гвардейцев и сжигали церкви. Известный анархист Дуррути заявил: «Единственная церковь, которая несёт свет, — это горящая церковь». Впрочем, гражданская гвардия генерала Хосе Санхурхо легко справлялась с разрозненными вспышками насилия, а в августе 1932 года уже сам генерал попытался свергнуть «антиклерикальную диктатуру Асаньи».
  Компартия призвала трудящихся к «защите республики», но Коминтерн тут же напомнил, что главный враг страны не монархисты, а «правительство мясников» Ларго Кабальеро и Асаньи. Впрочем, престарелый пьяница и бабник Санхурхо оказался плохим заговорщиком: о предстоящем перевороте болтали во всех мадридских кафе. И переворот провалился, едва начавшись. Генерала приговорили к смерти (казнь была заменена пожизненным заключением). В руководстве же компартии Испании произошли изменения: у её руля встали 37-летний Хосе Диас, в прошлом руководитель севильского отделения НКТ, и его ровесница, известная журналистка Долорес Ибаррури, писавшая под псевдонимом Пасионария (Страстная).
  Пожалуй, самой важной проблемой Испании оставалась аграрная. На селе было много безземельных батраков. Помещики, относящиеся к батракам как к рабам, сами при этом зачастую были настолько бедны, что не могли себе позволить поездку на поезде в Мадрид. Когда в конце XV века в ходе Реконкисты испанцы захватили мусульманскую Гранаду, они завалили оросительные каналы мавров. (Примерно так же недавно поступили палестинцы, которым израильтяне передали контроль над сектором Газа.) С тех пор юг, где орошались лишь 3% земель, страдал от безводья.
  Аграрный закон 1932 года предписывал насильно выкупать у владельцев необрабатываемые (свыше 56 акров) поместья и распределять землю среди безземельных крестьян и кооперативов. Однако закон распространялся далеко не на всю территорию страны и, по словам министра труда Ларго Кабальеро, стал попыткой «лечить аппендицит аспирином».
  Тем не менее правительство Асаньи провело за два года реформы, которые в Великобритании заняли чуть ли не весь XIX век. И всё же заводы закрывались, шахты работали в десятую часть мощности, а левые силы, составлявшие политическую базу Асаньи, были расколоты. Одно за другим вспыхивали локальные восстания. 11 января 1933 года анархисты подняли мятеж в деревне Касас Вьехас (провинция Кадис). Когда штурмовая гвардия прочёсывала деревню, анархист Сейсдедос с пятью соратниками занял оборону в своём доме и пустил в ход пулемёт — его дочь набивала пулемётные ленты. Дом разбомбили с самолёта, отец и дочь погибли, какую-то часть анархистов расстреляли на месте, остальные сдались.
  Оппозиция использовала козырь и заявила: правительство Асаньи установило режим «крови, грязи и слёз». И весной 1933 года левые потерпели поражение на муниципальных выборах, Асанья ушёл в отставку. Генерала Эмилио Молу амнистировали и возвратили в армию. Симпатичный молодой юрист Хосе Антонио Примо де Ривера, сын экс-диктатора, создал в это время откровенно фашистскую Испанскую фалангу. На ноябрьских выборах в кортесы победила консервативная Испанская конфедерация автономных правых — или СЕDА. Её лидера, Хосе Марию Хиль Роблеса, сторонники приветствовали скандированием «хе-фе, хе-фе!» («вождь», на манер итальянского «ду-че, ду-че!»).

История Испании двух с половиной лет после всеобщих выборов ноября 1933 года характеризуется неуклонным сползанием к хаосу, насилию, убийствам и, наконец, к войне», — пишет историк Хью С. Томас. Центристское правительство «заморозило» реформы, политических заключённых (включая Санхурхо) амнистировали, но порядка больше не стало. Каталонцы и баски принимали законы, не считаясь с Мадридом, Астурия бастовала, коммунисты создали собственную «рабоче-крестьянскую антифашистскую милицию». Вхождение в правительство представителей СЕDА вызвало волну протестов, впрочем, быстро схлынувшую всюду, кроме Астурии.
  В этом шахтёрском крае анархисты, социалисты и коммунисты, объединённые в Союз братьев-пролетариев, провозглашают социалистическую республику. Были расстреляны несколько гвардейцев и священников, изнасилованы несколько женщин из среднего класса, разрушен дворец епископа. Через три дня бóльшая часть Астурии уже в руках восставших. Рабочих от 18 до 40 лет призвали в Красную армию. Даже анархисты в этой ситуации признали необходимость временной диктатуры.
  Подавлением восстания в Астурии руководили генералы Мануэль Годед и Франсиско Франко. Из Африки вызвали Иностранный легион, воевавший под девизом «Долой умников, да здравствует смерть!» После двухнедельного сопротивления лидер рабочих Белармино Томас призвал сподвижников прекратить сопротивление, заявив: «Мы потерпели временное поражение, наша сегодняшняя капитуляция — всего лишь остановка в пути». Пока легионеры расправлялись с побеждёнными, Франко и Годеда чествовали как спасителей нации.
  В это время в политике Коминтерна происходит разительный поворот. Приход в январе 1933 года к власти Гитлера не только разрушил прочные связи рейхсвера с СССР и его Красной армией. В программной книге «Майн кампф» Гитлер прямо выражал намерение расчленить СССР и аннексировать Украину. «Из стран, наиболее обеспокоенных внешней политикой нацистов, Россия, вероятно, была самой первой», — писал тогдашний посол Германии в Москве фон Дирксен. И вот теперь, на фоне происходящего, некоторые лидеры Коминтерна — Георгий Димитров, Пальмиро Тольятти, а главное, Иосиф Сталин — приходят к выводу, что ошиблись в оценке перспектив революции. Надо отложить мечту о всемирной пролетарской диктатуре, отказаться от нападок на «социал-фашистов» и в союзе с «буржуазными» партиями бороться против реального фашизма.
  Этот поворот в мозгах коммунистических лидеров происходил, видимо, постепенно в течение 1933—1934 годов. Политику «единого фронта» трудящихся против фашизма и войны (и на его основе — «народного фронта» антифашистских партий) обычно связывают с VII конгрессом Коминтерна, состоявшимся летом 1935 года. Но уже годом раньше борьбу с «социал-фашизмом» обозвали сектантским уклоном и вину за него возложили на руководителей, неверно толковавших слова Сталина о «братьях-близнецах». Испания стала полигоном для обкатки новой тактики. На Западе Коминтерн рассматривался как агентура СССР, поэтому работу вели через подконтрольный Всемирный комитет борьбы против войны и фашизма.
  Он возник в результате двух международных форумов — Всемирного антивоенного конгресса в Амстердаме (август 1932 года) и Европейского антифашистского конгресса в парижском зале «Плейель» (июнь 1933 года). Коминтерн рекомендовал придать органам конгрессов широкий непартийный характер, чтобы «руководить и влиять на них методом убеждения». В Комитете совместно заседали очень разные люди: немецкая социалистка Клара Цеткин, никарагуанский партизан Аугусто Сандино, физик Альберт Эйнштейн, первый секретарь ВЦСПС Николай Шверник, математик и философ Бертран Рассел, писатели Ромен Роллан и Теодор Драйзер…
  Работа по созданию Народного фронта в Испании началась едва ли раньше конца 1934 года, но велась предельно оперативно и строго секретно, в стиле спецоперации. 21 января 1935 года некий аноним из Всемирного комитета сообщил в Романский лендерсекретариат (орган Коминтерна для романоязычных стран), что в Испанию послан «друг, который останется там несколько недель и поможет этим друзьям». «Друг», именуемый «товарищ Альберт», уже передал исходный список партий, движений и отдельных лиц, согласившихся войти в Народный фронт. «Последние дни заполнены переговорами и совещаниями», — писал «товарищ Альберт». Он же сообщил важнейшую новость: к Народному фронту официально примкнула Испанская социалистическая рабочая партия, а присоединение влиятельной Республиканской партии является лишь вопросом времени.
  Анархисты, принципиально отрицавшие политическую борьбу, никаких соглашений подписывать не желали. Их представитель, по словам «товарища Альберта», «давал уклончивые дипломатические ответы; поэтому мы были весьма изумлены, когда он вдруг официально заявил о вступлении в рабочий альянс. <…> Мы рассчитываем, что, втянувшись в ряды единого фронта, анархисты уступят натиску других элементов и в дальнейшем примкнут также и к Народному фронту».
  Итак, Народный фронт был создан. В октябре 1935 года Асанья, выступая в Мадриде перед 200-тысячной толпой, заявил: «Вы должны выбрать между демократией со всеми её недостатками, заблуждениями или ошибками и тиранией со всеми её ужасами». Зимой 1935/36 года представители Народного фронта прощупывали позицию начальника генштаба Франсиско Франко. Генерал уверил их, что не примкнёт ни к какому заговору против республики, однако проницательный социалист Индалесио Прието подозревал его в подготовке мятежа.
  Выборы состоялись в феврале 1936 года, в день предпасхального карнавала. Накануне НКТ опубликовала заявление: «Мы — не защитники республики, но мы мобилизуем все свои силы, чтобы нанести поражение врагам пролетариата». Партии Народного фронта получили 278 мест, правый Национальный фронт — 134 места, центристы — 55, компартия смогла наконец создать парламентскую фракцию из 17 человек.
  Франко предложил временному премьер-министру Портела Вальядаресу с помощью армии не допустить левых к власти. Но тот в соответствии с конституцией передал власть лидеру Народного фронта Асанье, и Франко не стал вмешиваться — военные вели себя достаточно лояльно. Какой-то капитан попытался вывести своих подчинённых на улицу, но был застрелен собственным капралом. Сторонники Народного фронта упоённо праздновали победу. Перед зданием Министерства внутренних дел в Мадриде толпа скандировала: «Амнистия!» В Овьедо манифестанты открыли ворота тюрьмы, в Аликанте пытались даже выпустить из лепрозория прокажённых, но те благоразумно отвергли заманчивое предложение.
  Первое действие Асаньи на посту премьер-министра — указ об амнистии политических заключённых. Другим указом каталонские депутаты получили право избрать правительство Каталонии. Франко и Годеда сместили с постов и арестовали; после освобождения первого отправили служить на Канарские острова, второго — на Балеарские.
  Реформы возобновились. И опять, как в 1820-х, 1870-х и 1900-х годах, вылились в кровавую борьбу. Члены «Испанской фаланги» вели на улицах перестрелки с социалистами и анархистами, социалисты и анархисты — друг с другом, сторонники Прието и Ларго Кабальеро тоже решали вопросы с помощью оружия. Как выразился Асанья в одном интервью: «Свет и тень — вот что такое Испания!»
  14 апреля на параде в честь годовщины республики в президентскую трибуну полетела бомба. По ошибке застрелили лейтенанта гражданской гвардии: кому-то показалось, что он целится в Асанью. На похоронах убитого боевики «Социалистической молодёжи» обстреливали фалангистов, скандировавших: «Испания единая, великая и свободная!» На первомайских демонстрациях военизированные отряды социалистической и коммунистической молодёжи с пением «Интернационала» несли портреты Ларго Кабальеро, Сталина и Ленина. Ходили слухи, что в Испанию прибыл посланец Коминтерна, венгерский революционер Бела Кун, с заданием начать революцию. Депутат от соцпартии Маргарита Нелькен, эмигрантка из Германии, заявила в кортесах: «Мы хотим революции, но не такой, как русская, которая может служить нам лишь моделью. Ибо мы должны разжечь огромное пламя, отсветы которого будут видны по всему миру, и от потоков крови покраснеют моря!»
  В апреле—мае партии Народного фронта победили на выборах во Франции. Лидер социалистов Леон Блюм сформировал правительство. У Испанской республики прямо под боком появился союзник…
  10 мая Асанья был избран президентом, а на посту премьера его сменил лидер галисийских автономистов Сантьяго Касарес Кирога. 16 июня во время дебатов в кортесах «хефе» (вождь) Хиль Роблес напомнил, что менее чем за четыре месяца новой власти сожжены 160 церквей, произошло 269 громких политических убийств, разгромлено 10 редакций: «Давайте не будем обманывать себя. Страна может жить при монархии или при республике, при коммунизме или фашизме! Но она не может жить в анархии». Монархист Хосе Кальво Сотело утверждал, что хаос — результат конституции 1931 года: на её основе невозможно построить жизнеспособное государство. В ответ Долорес Ибаррури обозвала сторонников СЕDА обыкновенными бандитами, а Маурин охарактеризовал ситуацию как предфашистскую.
  12 июля был убит лейтенант-республиканец, перед тем застреливший фалангиста. В ночь на 13 июля левые активисты увезли монархиста Кальво Сотело из его дома на полицейской машине и по дороге пристрелили. 17 июля начался военный мятеж. Формально его возглавлял находившийся в Португалии генерал Санхурхо, но его душой и мозгом был генерал Эмилио Мола.
  В СССР считали, что сигналом к мятежу послужила переданная радиостанцией Сеуты условная фраза: «Над всей Испанией безоблачное небо». Подтвердить эту версию нечем. Зато достоверно известно, что 16 июля генералы-заговорщики получили телеграмму Молы: «17 в 17. Директор». Восстание и в самом деле началось 17 июля в войсках, стоявших в Марокко. 18 июля мятежники, переправившись на южный берег Испании, уже двигались к Севилье. В радиообращениях к народу они называли себя националистами, восставшими против «красных» в защиту порядка, церкви и религии.
  Мятеж с участием генералов, слывших либералами, стал полной неожиданностью. Премьер Касарес Кирога под угрозой расстрела запретил губернаторам и муниципалитетам выдавать оружие гражданским лицам — и был отправлен в отставку. Сменивший его Мартинес Баррио попытался по телефону договориться с Молой о компромиссе. Но генерал предложение отверг, а Мартинес Баррио тут же был смещён. На рассвете 19 июля возглавить правительство поручили Хосе Хиралю — профессору химии, до того занимавшему пост морского министра.
  Хираль сразу же приказал гражданским губернаторам вооружить сторонников Народного фронта. Именно благодаря этому мятежникам не удалось взять под контроль все крупнейшие города. В Мадриде республиканцы, разбив в уличных боях фалангистов и монархистов, штурмом взяли казармы. В Барселоне мятежники заняли центр города, но анархисты Дуррути захватили арсеналы, раздали оружие своим сторонникам. И за два дня путч в Каталонии был подавлен. В бою погиб младший брат Молы, Рамон. Генерал Годед был взят в плен и казнён. А 20 июля в авиакатастрофе погиб генерал Санхурхо. Начало мятежа явно не задалось.

Гражданская война в Испании длилась с 1936 по 1939 год. За это время обе противостоящие стороны дали много примеров как высочайшего героизма, так и отвратительной жестокости. И зачастую одно трудно отделить от другого. В Толедо мятежники во главе с полковником Хосе Москардо, заблокированные в крепости Алькасар вместе с семьями и захваченными заложниками, отказались от предложения республиканцев выпустить из крепости женщин и детей. Осаждённые ответили: «Если мы их выпустим, вы нас уничтожите. Лучше мы погибнем вместе». Посланный на переговоры священник-республиканец (отыскать такого было ой как непросто!) вернулся потрясённый: «То, что я видел, можно найти только в описании Дантова Ада. Более двухсот трупов гниют непогребёнными, женщины тут же в муках рожают детей».
  Командир республиканской милиции сообщил по телефону Москардо, что его сын Луис попал в плен и будет расстрелян, если полковник не сдаст крепость. Затем передал трубку Луису. «Если это правда, — сказал полковник сыну, — вручи свою душу Богу, крикни “Да здравствует Испания” и умри как герой. Прощай, мой сын, прими мой последний поцелуй». Луиса расстреляли, а защитники Алькасара продолжали сопротивление. Под бомбами, страдая от недоедания, они в день Успения (15 августа) устроили фиесту с танцами фламенко.
  В конце сентября вошедшие в Толедо националисты освободили Алькасар и перебили всех пленных республиканцев, включая раненых. Приветствуя командира националистов, генерала Варелу, Москардо сказал, что рапортовать не о чем — «всё нормально». Коммунисты приводили поведение защитников Алькасара как образец фанатизма фашистов, не забывая при этом отметить разницу между «звериной» ненавистью врага и собственной «классовой» ненавистью.
  Гражданская война началась. Республиканским властям удалось удержать 70% территории страны. Бóльшая часть флота оказалась в руках матросов-республиканцев, перебивших офицеров. Не поддержали путч и испанские Военно-воздушные силы. Всё это весьма затруднило путчистам переброску войск из Марокко.
  И всё же на стороне националистов были свои преимущества. Незыблемым принципом в их армии оставалось единоначалие. Первенство Франко, объявленного главой государства с чином генералиссимуса, никем не оспаривалось. Монархисты серьёзной силы не представляли, а СЕDА самораспустилась, её «хефе» Хиль Роблес призвал своих сторонников поддержать Франко. На контролируемой националистами территории легально действовала лишь одна политическая партия — «Испанская фаланга». После того как её основателя Хосе Антонио Прима де Риверу казнили республиканцы (20 ноября 1936 года), Франко «приватизировал» фалангу, отстранив её нового лидера.
  Что представляли собой вооружённые силы республиканцев? Они состояли из немногих сохранивших верность армейских частей и отрядов «народной милиции», созданных разными партиями и профсоюзами. И они сами вооружали и снабжали своих бойцов, сами решали, где и как воевать. Матросы-анархисты, овладев флотом, вообще не рвались сражаться.
  Путчисты быстро установили тесную связь с немцами и итальянцами. Из передач марокканской радиостанции жители республиканской Испании скоро узнали, что «Геринг-паша передал Франко-паше салям-алейкум от шейха Гитлера». Начиная с июля националисты стали получать из Германии и Италии весомую помощь людьми и вооружениями, включая тяжёлую технику. Советский Союз решился на аналогичную помощь республиканцам лишь в октябре. Однако его поставки за время войны серьёзно уступали германо-итальянским: по самолётам — в 2,5 раза, по бронетехнике — втрое. Советских военнослужащих (советников и инструкторов) в республиканских войсках насчитывалось около 5 тысяч, в то время как на стороне националистов сражались 20 тысяч португальцев, 72 тысячи итальянцев, 16 тысяч немцев (включая авиационный легион «Кондор»), бригада ирландских фашистов Оуэна О’Даффи и отряд русских эмигрантов.
  Государственный аппарат и хозяйственная система на территории, занятой националистами, сохранялись в неприкосновенности, хотя из-за войны свободный рынок и подвергся ограничениям: под страхом смертной казни были запрещены забастовки и несанкционированные митинги, цены и зарплаты заморожены, чтобы не вызвать инфляцию. В республике дела обстояли противоположным образом. Заводами и фабриками управляли профсоюзные комитеты, которые решали, где закупать сырьё, какую выпускать продукцию, кому её продавать, не слишком обращая внимание на потребности своей же воюющей стороны. Более того, пытались продавать военную продукцию государству по завышенным в несколько раз ценам. Аргумент — деньги нужны на развитие производства.
  Запись из дневника советского журналиста Михаила Кольцова: «Сегодня Барселона не работает, так как праздник (День независимости Каталонии). Завтра — так как суббота. Послезавтра — так как воскресенье. Уравниловка носит издевательский характер: чернорабочему платят 18 песет, квалифицированному рабочему — 18,25 песет, инженеру — 18,5 песет».
  В сельском хозяйстве дела обстояли ещё хуже. Казалось бы, крестьяне должны поддерживать республику, давшую им землю. Однако проку от этой земли им было мало. В деревнях командовали анархистские профсоюзы батраков, лидеры которых разъезжали на автомобилях и вообще вели «красивую жизнь». И в кооперативах царила уравниловка в оплате труда. У крестьян-единоличников, не вступивших в кооператив, отнимали весь урожай, выдавая взамен небольшую зарплату, причём часто профсоюзными бонами. Плоды такой «аграрной реформы» британская «Таймс» характеризовала так: «Крестьяне могут пахать, сеять и гадать, кто их потом ограбит».
  Государственный аппарат в республике развалился. Министры сами звонили по телефону и печатали на машинках. Обособленно держалась Страна Басков. Каталония тоже дорожила автономией, при этом созданный местными анархистами Центральный комитет антифашистской милиции не особенно считался с Хенералитатом (каталонским правительством). В Народном фронте не было единства. Мятеж до некоторой степени сплотил его участников, но их цели и методы оставались разными.
  Ларго Кабальеро, сотрудничавший с диктатурой Примо де Риверы, теперь, облачённый в синее моно (комбинезон), с пистолетом на поясе, загорелый, свежий и бодрый для своих почти 70 лет, при поддержке анархистов и небольшой Рабочей партии марксистского единства — ПОУМ (в СССР её считали троцкистской) требовал скорейшей ликвидации частной собственности в городе и в деревне — сторонники называли его «испанским Лениным», а коммунисты, твёрдо державшиеся линии на союз всех антифашистских сил, иронизировали насчёт «старческой болезни левизны». По мнению коммунистов, надо было национализировать главные отрасли промышленности, но небольшие предприятия и землю следовало отбирать лишь у явных врагов республики. На этой почве у коммунистической партии Испании (КПИ) установилось полное взаимопонимание с умеренными социалистами во главе с Индалесио Прието и «буржуазными» республиканцами-масонами, которых возглавлял председатель кортесов Мартинес Баррио.
  Однако растущее влияние компартии не устраивало никого. КПИ, насчитывавшая к лету 1937 года около 400 тысяч членов, добивалась объединения с социалистами, понимая его как поглощение их партии. Эта тема обсуждалась постоянно, но из-за сопротивления социалистов дело ограничилось лишь созданием общей каталонской парторганизации и общего Союза молодёжи во главе с сыном известного социалиста Сантьяго Каррильо-младшим.
  Пользуясь военными неудачами, Ларго Кабальеро, стянув в Мадрид несколько тысяч вооружённых сторонников, старался свалить правительство Хосе Хираля. И 4 сентября 1936 года президент Мануэль Асанья поручил Ларго Кабальеро сформировать новое правительство. Последний потребовал, чтобы в кабинет вошли представители КПИ. Но руководство Коминтерна опасалось, что это напугает «буржуазных» союзников по Народному фронту и сильнее втянет СССР в испанские события. Однако Ларго Кабальеро как раз и хотел попрочнее привязать СССР к своей политике. Он категорически отказывался возглавить кабинет без коммунистов.
  А ведь даже Прието, вечный соперник Ларго, признавал, что только «старик», при всём тщеславии и неуживчивости, способен сплотить вокруг себя разнородных участников Народного фронта. Скрепя сердце коммунисты согласились. А 4 ноября случилось невиданное: в правительство вошли четыре министра-анархиста. Так, Хуан Гарсиа Оливер, приятель известного анархиста Дуррути, стал министром юстиции. (Чтобы оценить этот факт, представьте Махно в роли ленинского наркома в Петрограде в октябре 1917 года.)
  Михаил Кольцов описал свою встречу с Дуррути на фронте близ Сарагосы. В синем комбинезоне, высокий, атлетического сложения, командир анархистов экспансивно излагал суть их подхода к войне: «У нас никто не служит из-за долга, все пришли сюда только из-за желания бороться». — «Но у вас же есть какая-то дисциплина, приказы?» — допытывался Кольцов. — «У нас организованная недисциплинированность. Каждый отвечает перед самим собой и перед коллективом. Трусов и мародёров мы расстреливаем».

Расчёт Ларго Кабальеро относительно СССР оправдался. 29 сентября 1936 года Политбюро ЦК ВКП(б) срочно принимает решение резко увеличить помощь Испанской республике. Непосредственное руководство «Операцией Х» возложено на начальника разведуправления РККА Семёна Урицкого (в переписке он именуется Директором, нарком обороны Ворошилов — Распорядителем, Сталин — Хозяином или Иваном Васильевичем).
  В середине октября в Испанию прибы- вают первые партии истребителей И-15, бомбардировщиков АНТ-40 и танков Т-26 с советскими экипажами. При испанских штабах и командирах появляются советские советники и инструкторы. Главным военным советником становится предшественник Урицкого на посту начальника военной разведки Ян Берзин (в Испании он действовал под псевдонимом Гришин), а после него — комдив Григорий Штерн (Григорович). Заместителем Берзина по внутренней безопасности и контрразведке назначается сотрудник НКВД Лев Фельдбин-Никольский (Орлов), полпредом, то есть послом в Испании, — Марсель Розенберг (один из руководителей советской разведки и дипломатии), военным атташе — Владимир Горев (прежде военный советник в Китае), генеральным консулом в Барселоне — Владимир Антонов-Овсеенко (в 1917 году — один из руководителей октябрьского переворота).
  Назову и тех, кто опекал республиканцев по линии Коминтерна: аргентинец итальянского происхождения Витторио Кодовилья (Луис, Медина), итальянец Пальмиро Тольятти (Эрколи, Родриго), венгр Эрнё Герё (Педро) и болгарин Стоян Минев (Степанов, Морено), ранее работавший в личном секретариате Сталина.
  Важную роль в защите республики играли интернациональные бригады, сформированные из иностранных добровольцев. Общее руководство интербригадами находилось в руках Андре Марти, участника восстания французских моряков на Чёрном море в 1919 году. Наиболее известные командиры интербригад — австриец Манфред Штерн (генерал Клебер) и венгр Матэ Залка (генерал Лукач), оба участники Первой мировой и Гражданской войны в России. Вот ещё несколько имён тех, кто защищал республику. Вильгельм Цайссер (генерал Гомес) — немецкий коммунист и советский разведчик, Кароль Сверчевский (генерал Вальтер) — поляк, участник Октябрьского переворота 1917 года. В рядах интербригад сражались писатели Андре Мальро, Уистен Оден и Джордж Оруэлл, художник Давид Альфаро Сикейрос, будущие известные политики Иосип Броз Тито (Югославия), Вилли Брандт (Германия), Пьетро Ненни и Луиджи Лонго (Италия) и многие другие.
  16 октября 1936 года Ларго Кабальеро объявил о создании Народной армии и введении института комиссаров. Анархисты первыми начали яростно сопротивляться, увидев в таком шаге покушение на свободу революционных масс.
  В конце 1936 года четыре колонны националистов подошли к Мадриду. Именно тогда генерал Мола произнёс знаменитые слова о «пятой колонне», действующей в самом городе. Президент Асанья и премьер Ларго Кабальеро покинули столицу, золотой запас (510 тонн) вывезли в СССР. Город был оклеен плакатами «Но пасаран!» («Они не пройдут!»), «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!», «Отстоим Мадрид, как русские рабочие Петроград!». В кинотеатрах шли советские фильмы «Чапаев» и «Мы из Кронштадта».
  Пока войска Молы прочёсывали предместья, а немецкая авиация подвергала столицу массированным бомбардировкам, в мадридских тюрьмах коммунисты и агенты НКВД спешно уничтожили 8 тысяч политических заключённых. Чуть ли не всё мужское население Мадрида было мобилизовано. В обороне участвовали 11-я дивизия Энрике Листера и советская бронетанковая бригада Дмитрия Павлова (комбриг Пабло). Ценой предельного напряжения сил республиканцы отстояли столицу, потеряв вчетверо больше людей, чем противник. Под Мадридом при неясных обстоятельствах погиб Дуррути. Его убийство одни приписывают случайному выстрелу, другие — вражескому снайперу, третьи — агентам сталинистов или бойцам, которых он пытался удержать от бегства с позиции.
  Немецкий авиационный легион «Кондор» 26 апреля 1937 года буквально стёр с лица земли священный для басков городок Герника, где под старинным дубом ежегодно собирались баскские старейшины. Бóльшая часть его жителей погибла от бомб и пожаров. Баски держались с невероятной стойкостью и смелостью, но в разгар боёв за их столицу Бильбао в Испанской республике разразился военно-политический кризис.

В СССР «охота за ведьмами» (как и в подконтрольном ему Коминтерне) достигла к этому времени пика. Все неудачи внутри страны и на международной арене приписывались проискам предателей и агентов иностранных разведок. В августе 1936 года были расстреляны недавние вожди Григорий Зиновьев и Лев Каменев. В феврале — марте 1937 года пленум ЦК ВКП(б) объявил, что страна наводнена шпионами, диверсантами и вредителями, которыми руководит и которых направляет высланный из СССР Лев Троцкий — один из организаторов Октябрьской революции, Красной армии и Коминтерна.
  Разногласия между Коминтерном и троцкистами имели вполне реальный характер. Первый после 1934 года взял курс на союз антифашистских сил, а последователи Троцкого продолжали делать ставку на всемирную социалистическую революцию. Если же смотреть на вещи более широко, то становится предельно ясно: ликвидировав внутри СССР всех соперников, Сталин утверждал своё единовластие в коммунистическом движении — и всех несогласных с ним зачислили в троцкисты. Испанскую Рабочую партию марксистского единства (ПОУМ) в Москве, как уже говорилось, безоговорочно считали троцкистской. Хотя она и откололась от троцкистского IV Интернационала и даже исключила сторонников Троцкого из своих рядов, её пресса тем не менее открыто критиковала сталинизм и сталинскую бюрократию, а самого Сталина сравнивала с Носке (Густав Носке — немецкий социал-демократический министр, в 1919 году жёстко подавивший попытку коммунистического переворота. Коммунисты считали его палачом).
  Коммунистическая партия Испании в свою очередь тоже поносила ПОУМ, голословно обвиняя её в связях с фашистами и шпионаже в пользу Франко. Но если в СССР Сталин убивал противников, не встречая сопротивления, то в Испании поумисты были вооружены и сдаваться не собирались. Главной ареной столкновения стала Каталония, где ПОУМ поддерживала анархистов в их противоборстве с Объединённой социалистической партией. Уже в апреле 1937 года начались вооружённые стычки с похищениями и убийствами, переросшие в уличные бои. В Каталонию стали подтягивать части Народной армии.
  14 мая в Мадриде на заседании правительства коммунисты, поддержанные большинством министров, потребовали от Ларго Кабальеро запретить ПОУМ, разоружить тыловые военные формирования, сложить с себя полномочия министра обороны и отправить в отставку министра внутренних дел Галарсу. «Старик» все требования отверг, но вскоре был вынужден уйти в отставку. 16 мая президент Асанья утвердил премьер-министром Хуана Негрина — учёного-физиолога, занимавшего до этого пост министра финансов.
  В мае в СССР были арестованы, а в июне расстреляны виднейшие военачальники во главе с маршалом Тухачевским. В июле агент советской разведки Игнас Рейсс (Натан Порецки), отозванный из Европы в Москву, но оставшийся во Франции, предупредил, что Сталин приказал физически уничтожить виднейших европейских троцкистов (в Испании к тому времени сталинский приказ уже был выполнен).
  СССР оставался единственной опорой республики. Французский кабинет лидера социалистов Леона Блюма, опиравшийся на Народный фронт, перед угрозой войны с Германией шёл на поводу у Великобритании, проводившей политику невмешательства. И Хуану Негрину не оставалось ничего другого, как скрепя сердце выполнять требования коммунистов. В июне, когда националисты с помощью итальянцев осаждали баскскую столицу Бильбао, он приступил к разгрому ПОУМ, собираясь, правда, лишь распустить партию и арестовать её руководителей. Но к концу июня выяснилось, что арестованный лидер ПОУМ Андреу Нин исчез (предположительно его убили люди Орлова, то есть сотрудники НКВД, в одной из тайных тюрем интербригад в городке Алькала-де-Энарес). Премьер-министр Негрин обвинил компартию в убийстве Нина, те отнекивались. Этот эпизод очень сильно подорвал репутацию Испанской республики в левых кругах Запада.
  При Негрине государственный аппарат заработал эффективнее, в тылу был наведён относительный порядок. Прието, занявший пост министра обороны, превратил республиканские войска в настоящую регулярную армию. Но эти меры опоздали. Под Уэской, в Арагоне, республиканцы, потеряв 40 процентов бойцов, так и не добились победы — местное население, уставшее от произвола анархистов и голода, встречало франкистов с воодушевлением.
  В среде республиканских офицеров начались взаимные обвинения в некомпетентности, трусости и предательстве, многие переходили на сторону националистов. Интербригады теряли боеспособность, их моральный и боевой дух стремительно падал. Французы-коммунисты в письмах домой проклинали Андре Марти, «делающего на их костях партийную карьеру». Эрколи (Тольятти) требовал от руководства Коминтерна не посылать больше в Испанию Луиса (Кодовилью) и Педро (Герё), которые помыкали республиканскими союзниками.
  Советских военных специалистов, коминтерновцев и дипломатов отзывали в СССР, где шла «большая чистка». Присланные им на смену часто не отличались способностями, опытом и образованием. Иван Васильевич (Сталин) требовал чистки командного состава республиканской армии, Ворошилов слал не всегда грамотные, но обязательные к исполнению указания по ведению военных действий. В этой обстановке многие руководители республики (и среди них — Асанья и Прието) уже не верили в победу и настаивали на переговорах с националистами. Министр иностранных дел, левый социалист Альварес дель Вайо вспоминал: «Пораженчество проникло всюду. Было уже невозможно понять, где кончалась наша неспособность воевать и начинались интриги агентуры врага. Всем, кто хотел его слушать, Прието рассказывал о безнадёжности ситуации. Он ругал и винил усталых военных-фронтовиков. Время от времени он восклицал с видом победителя: “Мы погибли!”».
  Экономическое положение республики становилось всё хуже. Со второй половины 1937 года в большей части Испании начался настоящий голод. Монета националистов песета на международных биржах стоила в 4—5 раз дороже республиканской песеты, хотя весь золотой запас страны принадлежал республике (он, как помним, находился в СССР). Впрочем, к 1938 году запас был израсходован, и республика вооружалась за счёт кредита, предоставленного СССР.
  Как известно, в сентябре 1938 года руководители Великобритании и Франции подписали в Мюнхене договор с Гитлером и Муссолини. Расчёт Сталина на союз с западными демократиями провалился, и тогда он тоже решил договариваться с Гитлером. А посему советская помощь Испании была свёрнута, хотя республиканской армии тогда не хватало и оружия, и боеприпасов, и медикаментов.
  В конце октября 1938 года правительству Негрина пришлось распустить интербригады. 26 января следующего года войска националистов вошли в Барселону, покинутую войсками и большей частью населения. После этого председатель парламента Мартинес Баррио, президент Асанья и многие другие лидеры отбыли в эмиграцию. На французской границе были интернированы более 460 тысяч республиканцев. В конце февраля Великобритания и Франция признали правительство Франко законной испанской властью, а 6 марта заговорщики во главе с генералом Касадо объявили о низложении правительства Негрина.
  Не встретившие сопротивления националисты 28 марта без боя вошли в Мадрид. Спустя три дня радио Бургоса передало сообщение: «На сегодняшний день армия красных пленена и разоружена, национальные силы овладевают последними военными объектами. Война закончена. Бургос, 1 апреля 1939 года — года победы. Генералиссимус Франко». В августе Франко был провозглашён пожизненным каудильо — «верховным правителем Испании, ответственным только перед Богом и историей». Начиналась длительная эпоха диктатуры.

Судьба иностранцев, помогавших Испанской республике, сложилась по-разному.
  Матэ Залка (генерал Лукач) погиб летом 1937 года в боях за Уэску. В стихотворении, посвящённом его памяти, Константин Симонов писал:
  Он жив. Он сейчас под Уэской.
  Солдаты усталые спят.
  Над ним арагонские лавры
  Тяжёлой листвой шелестят.
 
И кажется вдруг генералу,
  Что это зелёной листвой
  Родные венгерские липы
  Шумят над его головой.
  Ян Берзин, Владимир Горев и сменивший его на посту полпреда Леон Гайкис были отозваны в СССР, арестованы и вскоре расстреляны. Та же участь постигла Урицкого и Кольцова, которого Андре Марти обвинил в связях с ПОУМ. Сам Марти во время Второй мировой войны представлял французскую компартию при деголлевской «Сражающейся Франции», а после войны пытался устроить во Франции социалистическую революцию. Был избран депутатом Национального собрания. В январе 1953 года исключён из компартии как полицейский агент, но ещё два года оставался депутатом.
  Манфред Штерн (генерал Клебер) в СССР был приговорён к 15 годам заключения «за контрреволюционную деятельность». Умер в сибирском лагере 18 февраля 1954 года.
  Григорий Штерн (Григорович), сменивший Берзина на посту главного военного советника, воевал с японцами и с финнами, ему было присвоено звание Героя Советского Союза. 7 июня 1941 года арестован, признан германским шпионом и 28 октября расстрелян.
  Дмитрий Павлов (комбриг Пабло) стал начальником Автобронетанкового управления РККА. В начале Великой Отечественной войны командовал Западным фронтом, принявшим основной удар немцев. 4 июля 1941 года его арестовали, обвинили в трусости и 22 июля расстреляли.
  Лев Никольский (генерал Орлов) в июле 1938 года получил приказ выехать в Антверпен для встречи с представителем Центра на борту советского парохода. Понимая, что его ждёт, он вместе с семьёй бежал в Канаду. Позже жил в США, разоблачал преступления Сталина.
  Кароль Сверчевский (генерал Вальтер) во время Великой Отечественной войны командовал советской дивизией, потом армией Войска Польского, участвовавшей в освобождении польских земель. После войны был заместителем министра обороны социалистической Польши. 28 марта 1947 года в ходе операции против украинских националистов убит бойцами Степана Стебельского по прозвищу Хрен.
  Вильгельм Цайссер (генерал Гомес) в годы Второй мировой войны работал в СССР с немецкими военнопленными. Входил в Политбюро СЕПГ, в 1950 году стал министром государственной безопасности ГДР. После смерти Сталина за антипартийную и фракционную деятельность исключён из партии.
  Эрнё Герё (Педро) на посту министра госбезопасности социалистической Венгрии усердно истреблял «врагов народа». В 1956 году короткое время возглавлял венгерскую компартию, во время октябрьского антикоммунистического восстания бежал в СССР. В 1962 году в ходе борьбы с культом личности исключён из партии. Его критик Пальмиро Тольятти (Эрколи), возглавив компартию Италии, стал одним из основателей «еврокоммунизма», сочетавшего коммунистическую идеологию с принципами западной демократии.
  Витторио Кодовилья (Луис) во время Второй мировой войны находился на нелегальной работе в Аргентине, сидел в тюрьме, был выслан в Чили; в 1963 году избран генеральным секретарём компартии Аргентины.

На пике гражданской войны президент Испанской республики Мануэль Асанья в одном из выступлений сказал: «Когда факел перейдёт в другие руки, другим людям, другим поколениям, пусть они вспомнят, если вскипит их кровь и испанский темперамент вспыхнет нетерпимостью и ненавистью, пусть они вспомнят о погибших и прислушаются к их урокам — урокам тех, кто отважно погиб в битвах, мужественно сражаясь за великий идеал, и кто ныне, укрытый землёй родины, не испытывает больше ни ненависти, ни злобы, кто искрами своего свечения, спокойного и далёкого, словно идущего от звёзд, отправил нам послание земной Отчизны, которая говорит всем своим сыновьям: Мир, Сострадание и Прощение».
  Франсиско Франко трудно заподозрить в следовании этому завету. Он принадлежал к поколению воителей, и не просто принадлежал, а возглавлял одну из воюющих сторон. В период его правления в тюрьмы по политическим мотивам было брошено около миллиона человек, по крайней мере 100 тысяч казнены. По масштабам репрессий (с учётом разницы в численности населения) режим Франко сравним со сталинским, причём репрессии, включая смертные приговоры, продолжались вплоть до смерти Франко. На таком фоне создание мемориала в память всех погибших в гражданской войне — «Долина павших» — не стало актом гражданского примирения. Мемориал служил местом торжественных мероприятий фалангистов, там похоронены основатель фаланги Хосе Антонио Примо де Ривера и сам Франко. (С 2007 года правительство социалистов запретило любые политические акции в «Долине павших»; идут дискуссии о том, не целесообразнее ли мемориал закрыть.)
  И тем не менее каудильо остро ощущал происходящие в мире перемены и делал всё, чтобы его страна не «выпала» из меняющегося мира. Если сравнивать эволюцию Испании и СССР, то, пожалуй, правомерно сказать: Франко совместил в одном лице Сталина, Хрущёва, Горбачёва и Ельцина.
  Придя к власти при поддержке Гитлера и Муссолини, он сумел от них дистанцироваться. Формально Испания не участвовала во Второй мировой войне, поэтому каудильо, в отличие от фюрера и дуче, уцелел. Но репутация режима не позволила послевоенной Испании получить американскую помощь в рамках плана Маршалла. Испанию долго не принимали в ООН, НАТО и Европейское экономическое сообщество. Чтобы выйти из дипломатической изоляции, Франко объявил Испанию королевством. Тогда же он предложил отпрыску Альфонса XIII, дону Хуану, отдать ему на воспитание десятилетнего сына, Хуана Карлоса. Дон Хуан сам мечтал о троне, но предложение принял. Так в Испании появился если не король, то наследный принц — правда, неофициальный.
  Советская пропаганда, скроенная по сталинско-зиновьевским лекалам, до последних дней Франко именовала его режим «фашистским». Но как нельзя ставить на одну доску СССР образца 1937 года и, например, 1982-го, так нельзя отождествлять Испанию 1939 и 1975 годов. Обе страны менялись, и надо признать: перемены в Испании были более успешными. В отличие от России, до сих пор не выбравшей вектор развития, Испанию Франко всегда вёл в одном направлении — в Европу. Кроме того, перемены там осуществлялись совсем не в том порядке, как у нас.
  В СССР партийный, государственный и хозяйственный аппараты существовали «нераздельно и неслиянно», но системообразующим лицом в этой коммунистической троице оставалась партия. Её идеологией была пронизана пропаганда, от её имени правили Сталин, Хрущёв и брежневское Политбюро, через её обкомы, райкомы и первичные организации вожди контролировали население и предприятия. После смерти Сталина аппаратчиков перестали расстреливать, а после смещения Хрущёва — снимать с должностей. Номенклатура окончательно закуклилась, превратившись в «вещь в себе».
  «Испанская фаланга» в том виде, как её основал Хосе Антонио Примо де Ривера, была открыто фашистской — вождистской, антикапиталистической и антикоммунистической. Но Франко, объединив её с другими правыми организациями, растворил ветеранов фашистов (их в Испании называли «старые рубашки») в массе католиков и монархистов. Обновлённая партия с маловразумительным названием «Испанская фаланга традиционалистов и хунт национал-синдикалистского наступления» стала довеском к личной диктатуре Франко. А он ещё в 1955 году заявил: «Партия — всего лишь часть национального движения, и не обязательно самая значительная». Функции партии ограничивались социальной защитой. Фалангист Хосе Антонио Хирон, занимавший с 1941 по 1957 год пост министра труда, ввёл страхование по старости и по болезни, охрану материнства, основал для рабочих санатории и дома отдыха. Несмотря на это, народной любви партия не добилась.
  СССР до самого конца цеплялся за плановое государственное хозяйство, не допуская отступлений даже в виде частных мастерских (хотя сейчас коммунисты любят ссылаться на пример компартии Китая, внедрившей рыночную экономику). После смерти Сталина и без того неповоротливый хозяйственный механизм увяз в бюрократических согласованиях множащихся министерств и ведомств. К середине 1980-х годов экономика полностью деградировала: почти все продукты питания стали дефицитом, отечественный ширпотреб покупали только при отсутствии импортного, оборудование экспортировалось практически только в страны социалистического лагеря. Валютные резервы проедались «с колёс», внешний долг рос как на дрожжах.
  В Испании ко времени смерти Франко подобных проблем давно уже не существовало. По окончании гражданской войны каудильо не пошёл на поводу у «старых рубашек», требовавших национализации основных отраслей промышленности. На первых порах он, как Примо де Ривера, опирался на государственные корпорации. Но в 1957 году министры-фалангисты были заменены технократами, которым Франко, по слухам, сказал: «Делайте что хотите» (чем не Ельцин?). Обобществления производства в Испании не было, соответственно не было и одноразовой приватизации; однако реформы потребовались достаточно жёсткие. Сократили бюджетные расходы, свели к минимуму государственные дотации предприятиям, открыли доступ иностранному капиталу, отменили множественные валютные курсы; песета стала свободно конвертируемой. В начале 1970-х годов страну уже ежегодно посещало до 27 млн туристов.
  Первоначально реформы больно ударили по значительной части населения. Мелкие предприниматели разорялись, рабочих и служащих увольняли, урезались дополнительные выплаты и вознаграждения — сотни тысяч испанцев уезжали на заработки за рубеж. Нелегальные профсоюзы ответили волной забастовок. В массовом сознании экономические проблемы связывались с политикой режима: в самом деле, чего ждать от диктатуры!
  В конце 1960-х годов, когда пик экономических трудностей был пройден, начались политические реформы «горбачёвского» типа — с гласностью, правом на мирные демонстрации и неполитические забастовки. Расставание с африканскими колониями прошло безболезненно. 23 июня 1969 года Франко официально объявил Хуана Карлоса будущим королём Испании. Когда в ноябре 1975 года каудильо умер, королю оставалось лишь демократизировать режим в стране, которая в экономическом и социальном отношении уже мало чем отличалась от других европейских государств.
  Анархизм к этому времени скукожился; компартия во главе с бывшим лидером Объединённой социалистической молодёжи Сантьяго Каррильо встала на путь «еврокоммунизма». В 1982 году Испанию приняли в НАТО, в 1985-м — в Европейский союз. С 1975 года её экспорт вырос в 20 раз; в его структуре в 2003 году 78% составляли готовые промышленные товары.
  При этом не надо думать, будто испанцы избавились от проблем, из-за которых в XIX—XX веках было пролито столько крови. Вокруг гражданской войны и режима Франко по-прежнему бурлят страсти, но без перестрелок. Многочисленные анархистские группировки в борьбе за «деколонизацию повседневной жизни» и автономию личности тоже обходятся без стрельбы, ограничиваясь потасовками с фалангистами и полицией. Сепаратистские движения в Стране Басков и Каталонии пользуются широкой поддержкой, но, за исключением ЭТА, не прибегают к насилию.
  Испанцы, как и прежде, работают хуже немцев, англичан и французов, что выражается в отставании ВВП на душу населения. По образовательному уровню Испания занимает одно из последних мест в Евросоюзе, доля наукоёмкой продукции в её экспорте составляет лишь 8% — уровень слаборазвитых государств, включая Россию. В глубинке население часто голосует на выборах так, как желает местный «касик». По «индексу восприятия коррупции» Испания в 2007 году занимала 25-е место (Дания — 1-е, Великобритания — 12-е, Россия — 143-е); испанцы благодушно относятся к мошенничеству и охотно переизбирают мэров, замешанных в коррупционных скандалах.
  Итак, испанцы сохранили почти все недостатки, служившие в прошлом причиной кровопролитий. Но за долгий период диктатуры Франко и последующего правления Хуана Карлоса они почувствовали вкус к спокойной и сравнительно обеспеченной жизни. Они привыкли сдерживать страсти и дурные привычки, не позволяя им превращать жизнь в кошмар. Они отказались от борьбы на уничтожение и научились худо-бедно договариваться друг с другом.
  Стоит этому поучиться и нам — если, конечно, судьба проявит великодушие и даст нам дополнительное время.