Князь владимиро-суздальский Андрей Юрьевич в 1158 году заложил «себе город камен именем Боголюбый». По его наименованию и сам князь получил прозвание — Боголюбский. Летописцы подчёркивают: княжеский замок стоял на таком же расстоянии от Владимира, как и резиденция великого киевского князя, Вышгород, от Киева. Отец Андрея, Долгорукий, много лет упорно добивался заветного киевского престола. Но едва утвердившись на нём, после пира у одного из зажиточных горожан «в тот же день на ночь разболелся» и через пять дней Юрий скончался. Скорее всего, князя отравили.
  Андрей не претендовал на отцовское наследство, убеждённый, что пришла пора объединить Русь вокруг иного центра. И такое «сердце» русских земель он видел во Владимиро-Суздальском княжестве. Князь начал превращать Владимир в крупный, хорошо укреплённый стольный город, способный соперничать с Киевом. Здесь появились свои Золотые ворота, а на противоположном конце города им соответствовали другие — Серебряные. Андрей собирал искусных зодчих, изографов, ремесленников, ювелиров, книжников. Благоустраивал монастыри, строил храмы, поражавшие современников изяществом архитектуры и роскошью внутреннего убранства. Среди них — знаменитый Успенский собор. По преданию, сам германский император Фридрих Барбаросса присылал князю лучших мастеров каменного дела.
  В Боголюбове белокаменные княжеские палаты, соединённые переходами с башнями и храмом, создавали единый ансамбль. Дворцовую церковь — Рождества Богородицы — князь, по словам летописца, «разукрасил более всех церквей». Восхищённый рассказчик признаёт, что бессилен передать то завораживающее впечатление, которое она производила, и что «всякий, видевший её, не мог выразить словами невероятной её красоты». Иконы и утварь, щедро украшенные «финиптами» (то есть расписной эмалью), «дорогими каменьями и жемчугом крупным бесценным», цветные майоликовые плиты пола и «всякое узорное литьё» поражали воображение.
  Летописец говорит об этой церкви не «построена», а «измечтана». В храме Рождества и во владимирском Успенском соборе позолота украшала здания даже снаружи. Кроме причудливой белокаменной резьбы её декором служили «птицы золотые и кубки, и паруса».
  Князь же Андрей — где с помощью дипломатии, а где военной силой — достиг такого могущества, каким не обладал и его отец. По его воле ставились князья в Киеве и в Великом Новгороде, его вассалами стали рязанские, муромские, переяславские, белозерские князья, ему платила дань далёкая Двинская земля. Он выступил против волжских булгар, грабивших торговые суда, и покорил их крупный город Бряхимов. Недаром в грузинской хронике XII века князь назван «Андрей Великий, правитель руссов».
  Он даже пытался создать во Владимире самостоятельную митрополию, независимую от Киева, которой бы подчинялись церкви подвластных ему земель. Но кончилось это крупным политическим скандалом и казнью его ставленника епископа Фёдора. И тем не менее в своих владениях князь самолично учредил два новых церковных праздника. Первый — Спаса (1 августа), в память победы над булгарами. И второй — Покрова Богородицы (14 октября по новому стилю), связанный с византийской легендой о соименном князю блаженном Андрее, увидевшем незримый для других покров Богоматери, распростёртый над его городом в знак защиты.
  Князь Андрей, веруя в высокую историческую миссию Владимиро-Суздальской земли, считал, что и она находится под особым покровительством небесных сил. И на слиянии рек Нерли и Клязьмы, там, где суда поворачивали к Боголюбову, их встречала уединённая, сказочно-прекрасная церковь Покрова, посвящённая Непорочной Деве. Возвели её на искусственном холме с таким расчётом, чтобы и в самое сильное половодье вода останавливалась у ступеней, ведущих к храму. И во время разлива белая церковь, словно царевна-лебедь, плыла (да и сегодня плывёт) над весенними водами.
  Фасады храма украшают женские лики с косами, символизирующими девическую чистоту. Есть там и резные изображения Давида-псалмопевца. Они не случайны. Автор летописной повести, посвящённой Андрею Боголюбскому, уподобляет его то царю Давиду, то «второму Соломону». И действительно, князь Андрей, подобно Давиду, выступал в качестве сочинителя, он создал богослужебные тексты, посвящённые празднику Покрова, и вёл собственный летописец.
  Орлы и львы — общепризнанные символы власти и могущества, помещённые у ног Давида, видимо, подтверждали не только идею первенствующего положения Владимиро-Суздальского правителя в иерархии русских князей (изображение льва позднее перейдёт в герб Владимира), но и затаённую мечту Андрея стать не просто князем, а «самовластцем», обладающим неограниченной властью, подобной власти византийских императоров. На фасаде церкви Покрова есть и изображения грифонов, олицетворявших грозных стражей, верных защитников. Но могли они читаться и как синонимы небесной защиты и покровительства.
  Археологические исследования установили: изначально церковь Покрова окружала галерея на арках, что придавало ей большее великолепие.
  Современники оценивали князя Андрея неоднозначно. Одни его восхваляли: «не помрачил ума своего пьянством», не жалел казны на благоустройство и украшение земли своей, щедро помогал нуждающимся и «велел каждый день развозить по городу еду и питьё различное больным и нищим на потребу». Но другие негодовали:князь-де и самовластец, и «исполнился высокоумья, разгордевшись вельми»…
  До нас дошло описание княжеской внешности. «Ростом невелик, но широк и силён вельми, власы чермные (то есть рыжеватые.), кудрявы, лоб высокий, очи велики и светлы». Андрей был рождён от брака Юрия Долгорукого и дочери половецкого хана Аепы, получившей при крещении имя Мария. Известно, что в детстве у Андрея было домашнее прозвище Китай — производное от слова «кита», в старину обозначавшего и вьющуюся поросль, и свитую верёвку. Может, так прозвали княжича за буйно вьющиеся кудри, а может, называли «вьюном» за неуёмную энергию…
  «Тверской сборник» утверждает, что Андрей «паче меры» любил свою боголюбовскую резиденцию. При церкви Рождества основал монастырь, и «многие негодовали о том, что, оставя град (Владимир.), он часто в селе Боголюбове и в монастыре том пребывал». Именно здесь его и подстерегло злодейство. Тёмной ночью с 28 на 29 июня 1174 года князя убили свои же приближённые. Во главе заговора стояли доверенные люди, обласканные им и осыпанные милостями, — управитель княжеского дворца ключник Анбал, брат первой жены князя Яким Кучков с родными и Пётр — «Кучков зять». Всего — двадцать человек.
  В «Тверском сборнике» есть любопытная деталь: отправляясь в Боголюбово, князь никогда не брал большой свиты и приезжал «с малым числом отрок своих». Видимо, все они и участвовали в заговоре. Кроме одного — княжеского любимого слуги, юноши Прокопия, погибшего в ту же ночь. Во дворце не было даже обычной стражи. Это обстоятельство, видимо, привело в немалое недоумение поздних переписчиков сборника, предположивших, что заговорщики сперва «избили сторожей дворных». Однако самый ранний рассказ, помещённый в Ипатьевской летописи и, по мнению учёных, написанный очевидцем этих событий или с его слов, свидетельствует, что убийцы беспрепятственно вошли в дворцовую башню, откуда переход вёл в княжеские покои. Да и шум схватки, случись она во дворе, наверняка насторожил бы князя. Даже с Прокопием, ночевавшим во дворце, расправились лишь после того, как покончили с князем.
  Ипатьевская летопись отмечает, что Анбал властно распоряжался в Боголюбове, князь «надо всеми волю ему дал», а потому заранее удалить сторожей для него не составляло труда. Он имел доступ и в княжескую спальню, откуда выкрал заветный меч Андрея. Защитой Андрею служила лишь внутренняя задвижка, которой он закрывал на ночь опочивальню. Но и обезоруженного князя, прославившегося воинской доблестью, убийцы страшились. Крадясь к его спальне, они вдруг в испуге бросились назад, выскочили в «трепете» из башни и, чтобы осмелиться вторично приблизиться к княжескому покою, основательно напились в винном погребе. Потом, выломав дверь спальни, заговорщики, «как дикие звери», набросились на Андрея, нанося удары саблями, мечом, копьём.
  Посчитав упавшего князя убитым, они поспешно удалились. Однако Андрей и впрямь имел великую жизненную силу. Истекая кровью, он сумел выбраться из дворца и, поняв, что рассчитывать на помощь не приходится, пытался укрыться за столбом лестничной башни. Услышав в темноте его стон, заговорщики, стоявшие на площади перед дворцом, ринулись назад, зажгли свечи и по кровавому следу отыскали и добили князя. И тут же принялись грабить дворцовые палаты, и ещё до рассвета отправили в свои вотчины лошадей с навьюченным добром…
  Чем больше подробностей находим мы в различных летописных вариантах о боголюбовском злодействе, тем более загадочным оно представляется. Кем был тот Кузьмище Киянин, который наутро среди пьяного разгула и грабежей разыскал выброшенное в сад обезображенное тело князя и один оплакивал его, гневно браня Анбала? И почему озверевшие заговорщики, обещавшие убить любого, кто приблизится к телу, не только не посмели тронуть Кузьму, но даже выполнили его требование, дав ковёр и плащ, чтобы завернуть покойного? Кузьма понёс своего бывшего господина в храм Рождества. Историк XVIII века В. Н. Татищев, пользовавшийся не дошедшими до нашего времени древними материалами частных собраний, писал в «Истории Российской», что жители Боголюбова «весьма смелости Кузьмищевой удивлялись», так как «злодеи других за одно напоминание о князе били, а его видя несуща, молчали». Само написание имени — Кузьмище — намекает и на солидный возраст, и на некое авторитетное положение.
  Пожалуй, лишь духовный сан в той ситуации мог служить нерушимой защитой этому человеку, бесстрашно, во всеуслышание обличавшему Анбала, называя его «еретиком» и «вражьим (дьяволовым) сыном». Может, он был одним из чтимых монастырских старцев и явился во дворец, намереваясь поздравить князя с наступившим в этот день праздником Петра и Павла? Удивляет и безучастное отношение к случившемуся боголюбовского духовенства, о котором Андрей проявлял столько заботы. Когда Кузьма просил открыть церковь (а ключи, разумеется, были у кого-то из местного клира), ему цинично ответили: «Брось его тут, в притворе, что тебе за печаль!» Ибо уже все были пьяны. Действительно ли церковники не устояли перед соблазном княжеских винных погребов или боялись Кучковичей? Как бы то ни было, но княжеские останки двое суток лежали в притворе.
  Только на третий день возмущённый священник близлежащей церкви Косьмы и Домиана заставил боголюбовский причт внести тело в Рождественский храм и сам совершил над ним заупокойную службу. Владимирское же духовенство лишь на шестой день, и то по настоятельному требованию горожан, отправилось в Боголюбово, чтобы перевезти убитого князя для захоронения в Успенском соборе. Всю неделю даже княжеский духовник был более озабочен тем, что известие о преступлении в Боголюбове вызвало мощное антифеодальное восстание в городе и окрестностях: «меньшие люди» в яростном исступлении громили богатые подворья и расправлялись с местной знатью, так что было «страшно зрети».
  Большинство исследователей считают, что Анбал и Кучковичи стали лишь исполнителями убийства. Кто же тогда выступил его инициатором? Сводные братья Андрея, Михаил и Всеволод, обвиняли в этом племянников князя — Ростиславичей, зарившихся на Владимирское княжение. Гибель Андрея была выгодна и своенравному рязанскому князю Глебу, стремившемуся вырваться из-под владимирского диктата, и ростово-суздальскому боярству, не желавшему мириться с княжеским «самовластьем».
  Но, как говорится в Ипатьевской летописи, в субботу, накануне дня Петра и Павла, во время обедни кто-то в церкви тайком поведал Якиму Кучкову, будто князь приказал казнить его брата. И тот в ужасе бросился к родичам, «вопия», что всем им тоже несдобровать, и предлагая немедля покончить с князем. При этом ни один источник не указывает причины, заставившей обычно великодушного князя вынести столь суровый приговор родственнику своей первой жены — дочери боярина Кучки. Летопись утверждает, что до Андрея доходили слухи о возможном злоумышлении на его жизнь. Но если с этим связать его предполагаемую расправу с одним из Кучковичей, то как князь мог столь беспечно доверять остальным его родным, составлявшим в боголюбовском уединении его единственное окружение? И как получилось, что Яким, близкий князю человек («возлюбленный им»), узнал о судьбе брата случайно в церкви от неизвестного, пришедшего в Боголюбово?
  Не было ли это провокацией, использованной для того, чтобы побудить Кучковичей к немедленным и решительным действиям? Недаром летописец говорит, что Яким поддался «дьявольскому наущению». После обедни княжеские приближённые под предлогом именин Петра, «Кучкова зятя», отпросились у своего господина, собрались в доме Петра и до глубокой ночи там совещались. Видимо, Кучковичи всё же знали за собой какие-то грехи, если, не усомнившись, сразу поверили и в близкую казнь своего родича, и в неизбежность собственного разоблачения.
  Но что в таком случае могло связывать богатых и влиятельных боярских сыновей и пришлого осетина («ясина») Анбала, который поступил на службу к Андрею Боголюбскому в убогом одеянии и был всецело обязан князю своим возвышением и почётом? Исследователи полагают, что он приходился близким человеком второй супруге Андрея, тоже «ясинке», на которой князь женился в конце 1160-х — начале 1170-х годов. «Тверской сборник» утверждает, что князь погублен «по научению своей… княгини».
  Косвенным свидетельством причастности княгини к заговору стали художественные миниатюры Радзивилловской летописи. Причём древний художник знал детали этого события гораздо лучше, чем автор текста. В летописи говорится, что Пётр отсёк защищавшемуся князю правую руку, на рисунке показана левая рука (последующее исследование останков князя подтвердило это). Художник подчёркивает соучастие в преступлении женщины, которая держит отсечённую руку, словно желанный для неё трофей. А на другом рисунке — та же женщина (княгиня) лицемерно плачет у гроба своего супруга.
  В. Н. Татищев, ссылаясь на документы из собрания П. М. Еропкина, пишет, что жена князя была с ним в Боголюбове, знала о готовящемся убийстве «и того вечера уехала во Владимир», чтобы «утаить» свою причастность к этому злодеянию. Разумеется, она не могла покинуть своего мужа и господина без его дозволения. Князь сам желал в этот роковой вечер остаться в одиночестве, не догадываясь, какие тучи сгущались над его головой…
  Почему княгиня могла быть заинтересованной в смерти Андрея? Народная молва, трансформировавшая события в Боголюбове в поздней «Повести о Данииле Суздальском», передавала, будто княгиня находилась в любовной связи с кем-то из Кучковичей. Такая ситуация вполне возможна. Андрею шёл седьмой десяток, вторая супруга была намного моложе его, к тому же с горячей южной кровью… Интимные подробности княжеской жизни редко попадали на страницы летописей. Но известно, что Андрей разлучил княгиню с маленьким сыном Георгием, отправив его с доверенным лицом княжить в Великий Новгород. Да ещё рисковал его жизнью, заставив мальчика участвовать в карательном походе на Киев, захваченный одним из политических противников. Летопись сообщает, что княжич был совсем «дитя», то есть не достиг шести-семи лет.
  Прежде, когда новгородцы просили у Андрея сыновей на княжение, он предлагал взамен то брата, то племянника, то верных ему ставленников, но сыновей предпочитал держать при себе. Отсылка Георгия могла означать не только уверенность Боголюбского в беспрекословном по- виновении новгородцев, но и то, что князь не слишком дорожил этим малышом. Кому же он намеревался передать свой престол? Старшие сыновья, соратники его боевой славы, которыми он гордился, уходили из жизни, не достигнув и 40 лет: в 1165 году — Изяслав, за год до кровавых событий в Боголюбове — Мстислав…
  В «Летописи Боголюбовского монастыря», составленной в конце XVIII века по древним актам этой обители, говорится, что летом 1174 года Андрей отправился в Суздаль посмотреть, как идёт поновление обветшавших оборонительных укреплений и церквей. Там князь получил сразившее его известие: «любимый его менший сын Глеб Андреевич ко Господу отыде июня в 20 день» (Глеб был младшим сыном от первого брака). Андрей вернулся во Владимир «и с великою горестью и слезами мощи сына своего положил в церковь Успения Пресвятыя Богородицы златоверхой».
  В церковной литературе сообщения о Глебе весьма противоречивы и сходятся лишь в том, что княжичу было 19—20 лет, он отличался красотой, редким благочестием и милосердием, вёл уединённую, несуетную жизнь. Скоропостижная кончина юноши во время отлучки отца наводит на подозрение, а не отравлен ли он, как некогда отравили Юрия Долгорукого и брата Андрея, Глеба Юрьевича, в борьбе за обладание киевским престолом.
  Пока при стареющем Андрее находился Глеб, «любимейший» сын, вторая супруга князя не имела надежды сделать Георгия наследником Владимирского княжения. Не это ли преступление было той тайной, разоблачения которой так боялись княгиня и Кучковичи? По рассказу Боголюбовской летописи, Андрей сразу после похорон скрылся в загородный замок «для утоления печали своей… и не отходил от церкви, но в посте и молитве пребывал день и ночь…»
  Шёл девятый день поминания усопшего Глеба, весьма значимый в религиозной культуре. Андрей, желая без посторонних предаться своей неутешной скорби, отпустил всех приближённых к Петру, отправил супругу во Владимир и остался один в опустевшем дворце. За маленьким оконцем сгущались сумерки. Увидеть рассвет князю уже не довелось…
  Княгиня после гибели князя Андрея, забрав ценности, уехала вместе с Кучковичами в Москву, бывшую вотчину боярина Кучки, отнятую у него Юрием Долгоруким. Здесь у сыновей Кучки были надёжные родственные и дружеские связи. Туда же доставили и изгнанного из Новгорода Георгия. Когда после очередной смуты и мятежей Владимирское княжение получили сводные братья Андрея, Михаил и Всеволод Юрьевичи, они выманили беглецов во Владимир. И здесь на совете влиятельной знати, где присутствовали и Кучковичи, Михаил неожиданно поставил вопрос о беззаконном покушении на Андрея. Застигнутые врасплох бояре, «ово по правде, ово за стыд и нехотя сказали: “Воистинно, убит неправо”».
  По приказу Михаила стража тут же арестовала убийц. По «Истории» Татищева, княгиню заживо «зашили в короб с камением и бросили в озеро». Туда же кинули и тела казнённых заговорщиков. Народ с той поры прозвал это заболоченное озеро Поганым. Георгий был изгнан из Владимира, долгое время жил у хана кипчаков и, возмужав, стал супругом грузинской царицы Тамары. Вскоре он возглавил оппозицию, пытавшуюся свергнуть Тамару, потерпел поражение и был выслан в Византию, где следы его затерялись.
  Боголюбовский замок, сильно пострадавший в 1177 году от набега рязанского князя Глеба, был окончательно разрушен во время татаро-монгольского нашествия. Не берегли княжескую резиденцию и боголюбовские игумены. В 1722 году изза неумелых перестроек рухнул Рождественский собор. Только в нижнем ярусе уцелели остатки прежних стен, на которых и возвели новый храм.
  В 1874 году очередной игумен, ссылаясь на «недоходность» отдалённой церкви Покрова на Нерли, добился у владимирского епископа разрешения разобрать её, чтобы использовать камень для монастырских хозяйственных нужд. Только алчность подрядчика, заломившего за работу непомерную цену, спасла для нас эту уникальную жемчужину древнерусского зодчества.
  А ещё история сохранила в память потомкам ту роковую дворцовую башню, возле которой окончилась жизнь одного из самых незаурядных русских князей, чьи политические устремления намного опередили его время.